Шрифт:
— Так всегда бывает,— вздохнул Бондарев.
— Игорь Павлович, мы сейчас уже спать ложиться будем. Ты выйди на кухню на минуту.
Л когда позовем, вернешься. Место тебе оставим посередине, чтобы не замерз,— смеялась Ритка.
— Только ты нам расскажи что-нибудь на ночь, да и на прощание. Мы завтра уезжаем, сразу с утра. Больше пообщаться не получится. А жалко! Но надо домой. Там дети, семьи, заботы, увидимся ли когда-нибудь еще,— тихо сказала Надежда.
— Земля круглая. Может, встретимся. Я тоже завтра поеду на Север, к полюсу, туда, где кончается трасса.
— Зачем так далеко?
— Там последние могилы зэков. Хочу со всеми проститься, у всех попросить прощения, потом легче будет уходить самому, если хоть кто-то из них простит меня,— сказал Бондарев тихо.
— Да кому мешаешь? Живи...
— Когда жизнь не в радость, от нее быстро устаешь. Хочется определенности, уверенности, и, хоть немножко тепла,— опустил человек голову и вышел во двор.
Яркая, лупастая луна светила над домом. Похожая на большой огненный шар, она с удивлением оглядывала Колыму, поражалась ее величию и одиночеству.
Только снега вокруг. Ни голоса, ни смеха, ни капли тепла. Пустота и молчание. Будто вокруг нет никого живого, как похожа она в этот миг на вымершую, покинутую всеми планету.
Как она величава и страшна в своем одиночестве, как суров и холоден ее сон, скованный морозом. Кажется, она никогда не проснется и не оживет.
Больше тысячи километров тянется трасса. Убегает прямо к Диксону. Дальше Ледовитый океан. Трасса подходит к каждому поселку, какие стоят на пути, где живут люди. А по обе стороны ее — могилы, захоронения. Самый громадный на земле погост. Сколько людей тут похоронено, не счесть. Среди них основная часть — зэки. Им уже не увидеть родные места, они навсегда остались узниками холода, снега и молчания.
Колыма... Она стала общей могилой, одним проклятием и стоном. Она глушила все живое и умерла сама, укрывшись белым саваном, навсегда отказалась от жизни.
Колыма... Она вселяла ужас и страх в души. Ее боялись и дрожали перед встречей с нею. Она не любила выпускать из своих цепких когтей хрупкие жизни. И радовалась тишине на своей громадной бездушной груди.
Игорь Павлович знает, что предстоящий путь не только долог, а и труден. Но он последний. Как дорога через целую жизнь к самой смерти. А ее нужно выдержать достойно мужчины, без жалоб и сожалений, восприняв, как финиш, к какому обязательно нужно дойти и не упасть посередине.
А и кому пожалуешься на предстоящее? Он ехал сюда осознано, предполагая любой исход. Бондарев знал, смерти на смерть не пожалуешься. И убедил себя проехать всю трассу в последний раз.
— Игорь Павлович! Идите спать! — позвала Варя, узнав, что и Бондарев ночует у нее сегодня в последний раз. А значит, и ему нужно хорошенько выспаться перед дорогой. Кто знает, что ждет человека в пути.
Бондарев лег на место, оставленное для него. Разве мог он, будучи прокурором, предположить такой ночлег? Усмехается человек и слышит:
— Игорек, расскажи нам что-нибудь из твоего прошлого. Только не страшное, как сказку на ночь, а то обоссым с перепугу,— предупредила Ритка человека.
— Сам знаешь, всем путевым детям рассказывают на ночь сказки, чтоб скорее заснули и видели хорошие, красивые сны. Нам не рассказывали. Мы не слышали добрых сказок, не засыпали под них. Так хоть ты стань нам одним на всех кудесником или волшебником и подари возвращение в детство. Пусть ненадолго, но за все годы...
— Мы долго будем помнить эту ночь. Верни нам доброе детство.
— Девчонки, да я не знаю сказок,— покраснел человек.
— А ты вспомни или придумай. Для себя и для нас, — просили женщины, тесно прижавшись к человеку, словно и впрямь лежали на теплой лежанке русской печки и, раскрыв рты, как малые дети, ждали сказку. Девки обняли Бондарева. Он довольно разулыбался.
Девчата затаили дыхания.
— Так вот оно и случилось. Жила в поселке девчонка. Обычная, как все. Ничего особого в ней не было. Приехала из города работать на пекарню в кондитерский цех. Делала торты, пирожные, всякие слойки, рогалики, конечно, ее продукция пользовалась особым спросом у детворы. С утра там очередь стояла. А рядом в цехе старухи ковырялись. Делали баранки, пряники. Их было трое. Но бабки были тяжелыми людьми. Между собой частенько грызлись и даже к той девчонке прикапывались. То им оформление тортов не нравилось, то вкус не тот. Мало промочки положила, коньяка недостаточно, в сиропе мало сахара или варенья, недостаточно аромата. И так все время. Девчушку звали Катей. Ну, а бабки неспроста ее изводили. Средь них работала мать парня, с каким Екатерина встречалась. Они любили друг друга, но мать того парня мешала им постоянно. Все не хотела, чтобы Катя невесткой стала. Уж какие слухи и сплетни распускала о девчонке, слушать было гадко. Катя все знала, но терпела молча. Все ждала, когда бабка образумится, успокоится и никогда, не единого грубого слова той не сказала. А та придиралась к каждой мелочи.
— Зря ей девка по соплям не вмазала.
— Заткнула бы бабке пасть, чтоб не давать повадку язык распускать. Она еще женою не стала, а эта уже на голову садится,— ворчали девчата недовольно.
— Вот так каждый день доводила Катьку до белого каления. Нервы трепала изрядно
— А что ж тот парень молчал, не мог защитить свою невесту. Какой прок от него дальше, если с самого начала толку не было.
— Катя ему ничего не говорила и не жаловалась. Молча терпела сама.