Шрифт:
Внезапно в барак вошел старый человек:
— Чего тебе здесь нужно? — спросил глухо.
— Смотрю, как жили зэки.
— Были, да смылись. Всех повыпустили. На воле гуляют нынче. А барак храним, как музей. Так велено. Службу несем. Хотя и не знаем зачем! Никого нет. А мы здесь, как на вечном поселении. Велено беречь историю и государственное имущество. Только ни имущества, ни музея нет. Сплошная развалина. Крыша течет, через щели в стенах ветер дует. Ремонтировать некому. А и для чего? Людей больше не привезут. Так начальство сказало уезжая. Для чего нас оставили, никто не знает. Но мы сторожим, раз велели. Ходим сюда каждый день.
— Кто-нибудь сюда приезжает?
— Наведались пару раз люди. Все осмотрели, проверили и уехали. Похвалили, что службу несем хорошо, а зачем возникали, так и промолчали. Думаю, снова зону будут ремонтировать. Зачем же еще? Рядом тюрьма вовсе завалилась. А там народ живет. Наша покрепче и глядится получше. Может, оттуда к нам переведут. Туда волки ночью проскакивают. Не боятся охраны. У нас такого нет. А может и тех вывезут с Колымы. У нас ничего заранее не угадать. Сегодня тут, завтра в другое место пошлют работать. А ты кто будешь? Тоже из проверяющих, от комиссии отстал? У нас скучать некогда, всех принимаем. Раньше зона строгого режима была, теперь, заходи кто хочешь...
— Я не от комиссии. Смотрю, как люди жили. Прокурором Колымы работал. Может, слышал о Бондареве. Так вот это я и есть!
— Тьфу, черт. Думал, человек пожаловал, а тут сам дьявол! Напихал народу тьму, сколько их постреляли, а ты живой! Все люди в земле нынче. И дети, и старики. А чем они тебе помешали, изверг ты! Ничего человечьего в тебе нет. Так и уйдешь проклятый живыми и мертвыми. А ведь когда-нибудь достанут они тебя. За все разом отомстят. Неужели не страшно будет. Ведь Бог все видит.
— Не я, другого назначили б. И делал бы то же самое. Может тяжелее пришлось бы. Я не пытал, не издевался над людьми. Другие никого не щадили. За что меня клянешь? Я свои руки в крови не вымазал. Никого сам не стрелял. Это делали другие. Я подписывал приговоры, но мне велели. Иначе самого поставили бы к стенке.
— Лучше умереть один раз, чем умирать от стыда каждый день.
— А разве твои руки не в крови? — спросил Игорь Павлович.
— Нет! Я не виновен ни в чем. Мне не совестно ходить возле могил. Мне никто не пошлет вслед проклятия и не пожелает адских мук перед смертью. Я никого не обидел,— говорил старик уверенно и, пристально глянув на Бондарева, сказал зло:
— Сколько людей из-за тебя наложили на себя руки! Не обидно сидеть виноватому. А уж когда без вины под пулю поставили, то вовсе горе. Тебя за это сам Бог проклянет и не отпустит Колыма, пока не выпьет всю кровь до последней капли.
— Я виноват не больше других. А уж сколько раскаивался, просил прощения у всех и каждого. Да и не жил, мучился и страдал, а за что, сам не знаю.
— Не жалуйся мне. Ты, моего отца отдал под пули. Кулаком назвал за двух коровенок. А в семье восемнадцать душ было. Всех сослали, кого в Сибирь, других на Колыму. Изо всех я один остался, остальные умерли, кто с голоду, кто от болезней. Только я остался, наверное, чтоб увидеть тебя — проклятого палача. Пока живого. Но недолго осталось маяться. Спросится и с тебя. Там тебе придется держать ответ за все. Знай, за тебя никто не вступится и не защитит. Здесь в бараке нет шконки, где не проклинали тебя. Как жаль, что родился ты на свет на горе моей семье. Ты проклят давно и только Богу решать, как наказать тебя. Иди отсюда! И никогда не приходи сюда. Тут нет угла, воды и хлеба, кто посягнул на чью-то жизнь. Палачам даже в зоне места нет. Ты хуже зверя, а человеком рожден по ошибке. Мы давно поминаем тебя за упокой. Другого ты не достоин... Уходи!— открыл двери настежь...
Глава 7. БЕГЛЕЦЫ
Варя сидела у окна вся зареванная, с опухшим красным лицом, вытирала слезы, невольно катившиеся из глаз.
Еще бы тут не реветь. Ведь от нее ушел Султан. Вывела, как всегда погулять, он привычно помочился на кусты, обнюхал следы вокруг дома, лизнул руку Варе и, глянув вперед, вдруг помчался в сторону стаи.
— Султан! Вернись, там опасно! Не смей туда бегать! — заорала баба в испуге. Но волчонок словно не слышал. Он бежал все быстрее, не оглядываясь на хозяйку.
— Ведь разорвут, ты же домашний. Они это сразу поймут. Вернись,— кричала изо всех сил. Но Султан бежал к стае.
Там его словно ждали. Волки с интересом наблюдали за беглецом. Некоторые даже подались вперед, чтоб раньше всех познакомиться с новичком. А тот бежал, вытянувшись в струну.
— Султан! Вернись!
Но напрасно кричала. Волчонок подскочил к первой матерой волчице, обнюхал ее, лизнул в морду и пошел знакомиться с другими. Его встречали по-разному. Кто-то рычал на новичка, отскакивал в сторону от него, другие обнюхивали осторожно. Третьи звали в бурелом побегать, порезвиться. Султан вскоре смешался со стаей. Его уже не видно.
Напрасно Варя звала. Пришла своя пора. Султан перестал быть волчонком. Его неодолимо потянуло к сородичам, и он убежал с радостью. Он давно хотел уйти, а тут случай выдался, и волчонок не удержался.
— Султан! Дружок мой! Как же я стану жить совсем одна. Ведь тебя считала другом и братом. Сколько раз ты меня спасал, вытаскивал из пурги, приводил домой. Ты был у меня единственным. Мы даже ели все пополам. Я любила тебя как родного. А ты меня предал, променял на стаю. Они ж сожрут тебя! Их много! Вернись, пока не поздно.