— Ваше высочество…

Он не сказал, что это комната отца Ульфилла, это я понял с первого взгляда, едва толкнул дверь и шагнул через порог. Только голые стены, не считая огромного деревянного креста с фигурой распятого человека, да еще большой стол с бумагами, два экземпляра Библии и большая чернильница из зеленого камня с торчащим оттуда гусиным пером.

Стул только один, потому я по праву лорда сел без всяких церемоний и с подчеркнутым равнодушием смерил взглядом вошедшего следом Ульфилла.

— Вот что, преподобный… Я вас не люблю так же, как и вы меня. Но давайте на некоторое время оставим взаимную неприязнь.

Он остановился передо мной, сложив руки на животе, лицо полное неприязни.

— Ради чего? Я не предаю Господа!

— Хорошо сказано, — обронил я осторожно. — Не предаете Господа, хотя почти любой священник сказал бы: «Не предаю церковь».

Он фыркнул:

— Разве это не одно и то же?

— Не совсем, — сказал я мягко. — Вон у вас на столе раскрыта Библия, что весьма как бы похвально. Уверяю вас, у меня на столе она всегда открыта…

Он фыркнул, на лице откровенное недоверие.

— С какой целью?

Я сказал с достоинством:

— Вы можете проверить мои слова, начав какую-то строку… я ее тут же продолжу. Не хотите убедиться? Понимаю, понимаю. Мы оба с вами читаем Библию, хотя священники этого уже не делают! Им достаточно того, что узнали на первых уроках в семинарии. Разве не так?

Он поморщился, не хочет соглашаться со мной хоть в чем-то, но по лицу понятно, что да, уже схлестывался в диспутах с другими священниками, убедился в их малограмотности, и было это отвратительно и мерзко.

— И знаете, — спросил я, — почему?

Он сказал презрительно:

— Почему?

— Потому, что им важнее удержать власть церкви, — сказал я, — вместо того чтобы нести слово Божье! Вспомните, вспомните!

Он не стал вспоминать, сужу по его виду, пробурчал раздраженно:

— А что не нравится в церкви вам?

— Искажение Слова Божьего, — сказал я с пафосом. — В Библии есть все ответы!.. Нужно только читать внимательно, а не подменять своими хитрыми рассуждениями. Потому я стараюсь отпечатать как можно больше экземпляров, чтобы в каждом доме была эта святая книга!.. И чтоб каждый человек мог проверить, правду ли говорят священники! А вы разве не этого хотите?

Он помолчал в затруднении; я уже подумал было, что повернул слишком круто, однако Ульфилла обладает достаточно мощным умом, быстро понял, что я имею в виду.

— Да, — произнес он сумрачно, — если не переписывать, а вот так печатать… ну, это великое дело.

— Я и говорю! То есть глаголю.

Он буркнул:

— В каждый дом не получится, но хотя бы по экземпляру в каждое село…

— Это сейчас, — заверил я, — а придет время, когда сумеем и в каждый дом!

Он нахмурился, посмотрел на меня с недоверием.

— Одного не понимаю…

— Ну-ну?

— Вам это зачем? — спросил он в лоб.

— Отец Ульфилла, — сказал я подчеркнуто неспешно, — я понял наконец-то, почему вы так в прошлые разы ополчились на меня, как на приспешника дьявола!..

Он уставился с подозрением.

— Ну-ну?

— Просто я чуточку раньше вас заметил, — сказал я, — что наша церковь кое-где отошла от тех святых заповедей, которые оставил Христос!.. А сейчас и вы, думаю, перечитывая заново Святое Писание, начали замечать, что церковь некоторые заветы Христа как бы не замечает, а другие трактует по-своему!..

Он засопел, взглянул на меня с ненавистью и недоверием.

— И что?

— Ваша святая обязанность, — сказал я твердо, — вернуть церковь на истинный путь, пока она не зашла слишком далеко! Церковью рулят люди, они могут ошибаться. Не ошибается только Святое Писание, которое нам оставил Христос. По нему и надо жить.

Он смотрел в упор горящими глазищами, ему даже Папа Римский не указ, понимаю, сам такой. Признает авторитет Ульфилла разве что самого Христа или Моисея, вот в них его и нужно тыкать постоянно мордой.

— Вам, — повторил он с нажимом, — это зачем?

Я помолчал, осторожно подбирая слова, а он наблюдал за моим лицом с такой интенсивностью, что я чувствовал, как его взгляд проникает сквозь мою толстенную лобную кость и высвечивает тайные мысли.

— Можно бы сослаться, — ответил я неспешно, — что во мне столь велико рвение к Господу, но не стану… хотя оно есть, есть. Гораздо важнее для политика и государя то, что если люди ревностны в праведной вере, то они добродетельны в жизни, труде, воспитании детей…