Сталин резко и легко, как будто он был еще совсем юным, встал на ноги и, бесшумно ступая по ковру, почти вплотную подошел к Тимофею Евлампиевичу. Тот тоже встал.

— Это — моя судьба, мой рок,— жестко и непререкаемо изрек Сталин, как бы завершая бесплодный разговор и давая понять, что больше не желает выслушивать никаких иных мнений.— А от судьбы, товарищ Грач, никуда не уйдешь.— Он слегка пожевал губами, будто раздумывая, говорить ему еще или не говорить, и все же решился: — И не надо меня жалеть, товарищ Грач. Я и сам никогда и никого не жалею. Во имя нашего великого дела.

Он пыхнул трубкой едва ли не в лицо собеседнику.

— Судьба? Рок? — переспросил Тимофей Евлампиевич.— Но вы же, кажется, материалист, Иосиф Виссарионович?

Сталин усмехнулся:

— Мне кажется, уважаемый товарищ Грач, что я уже успел за это время уморить вас голодом. Приглашаю вас к столу.

Тимофей Евлампиевич принялся отказываться, напирая на то, что перед отъездом хорошо подкрепился у себя дома, но Сталин ворчливо прервал его:

— Неужели товарищ Грач может даже предположить, что Товарищ Сталин отпустит его несолоно хлебавши? Надо очень плохо думать о гостеприимстве товарища Сталина, если надеяться на это.

Он нажал какую-то скрытую под столом кнопку. Почти сразу же открылась дверь, и на пороге появилась молодая миловидная блондинка с пышными формами, в белоснежном накрахмаленном фартуке с затейливой вышивкой.

— Стол накрыт,— негромко сказала она и, дождавшись, когда Сталин слегка кивнул ей, исчезла.

Сталин показал Тимофею Евлампиевичу на открытую дверь и, когда тот перешагнул через порог, пошел рядом и чуть впереди него, короткими жестами указывая дорогу.

Столовая, в которую они вошли, оказалась просторной, с большими широкими окнами, которые хотя и были занавешены мягкими шторами, не могли задержать потоки яркого зимнего солнца, его лучи даже играли на столе, заставляя сверкать алмазным блеском все металлическое и стеклянное, что лежало на пленяюще чистой скатерти: серебряные ложки и вилки, посуду, хрустальные вазочки и салатницы. Солнце проникло даже в бутылки с вином, превращая их в сосуды, наполненные сказочно искрящейся жидкостью гранатового и золотистого цвета. На столе высились большие вазы с апельсинами, персиками, грушами и яблоками, будто только что снятыми с деревьев.

— Прошу вас, товарищ Грач,— пригласил Сталин, указывая на стул, и, когда тот сел, сам занял место как раз напротив него.— Действуйте, у нас не принято навязывать гостю напитки и закуски. Вот здесь мы готовы объявить полную демократию. Наливайте себе то, что вам по душе. Могу лишь посоветовать то, что предпочитаю сам. Например, сациви и лобио. Насчет вина… Что касается меня, то мне по вкусу красное. А вы?

— Я бы не отказался от рюмочки коньяку,— чистосердечно признался Тимофей Евлампиевич.

Сталин слегка хлопнул себя ладонью по лбу.

— Ай, ай, ай! — чисто по-грузински воскликнул он.— Мне же говорили об этом. А я, как видите, запамятовал. Такая забывчивость непростительна!

— Ради Бога, не беспокойтесь, Иосиф Виссарионович! — смутился Тимофей Евлампиевич,— Я с удовольствием выпью и вина.

Сталин протестующе взмахнул рукой:

— Товарищ Грач должен знать, что это противоречит законам гостеприимства. А, вот уже и коньяк на столе. «Арарат» подойдет?

— Божественный напиток!

— Согласен, хотя он и не грузинский. Как видите, мы не страдаем национальными предрассудками. Думаю, что мы все-таки выпьем за наступивший Новый год! Он того достоин. Кстати, как вы его встретили?

«Ведь наверняка знает, а спрашивает»,— промелькнуло в голове у Тимофея Евлампиевича. Он не успел ответить, как Сталин заговорил снова.

— Нужно сказать, что у вас хороший сын,— держа в руке бокал с красным вином, сказал Сталин.— Настоящий большевик-ленинец. Думаю, что и его жена стойкая большевичка.

Они выпили. «Хорошая прелюдия перед подвалом Лубянки»,— подумал Тимофей Евлампиевич.

Сталин с аппетитом закусывал, долго молчал. Потом уставился на Тимофея Евлампиевича тяжелым неподвижным взглядом.

— Кстати, к вопросу о вашем досье,— медленно проговорил он, заставив Тимофея Евлампиевича вздрогнуть всем телом.— В нем содержится что-либо интересное? — Вопрос этот был задан совершенно равнодушным тоном, дающим возможность предположить, что Сталин вовсе и не жаждет получить на него исчерпывающий ответ, но по его глазам, ставшим хищноватыми и злыми, Тимофей Евлампиевич определил, что он ждет его ответа с адским нетерпением.

Тимофей Евлампиевич был уверен, что Сталина очень интересует, нет ли в этом досье каких-либо компрометирующих его материалов.

А такие материалы у Тимофея Евлампиевича были. Правда, он не был на сто процентов уверен в том, что факты, изложенные в них, полностью соответствуют истине, а не представляют собой досужий вымысел тех, кто когда-либо хотел свести со Сталиным счеты.

В одном из материалов сообщалось, что еще в 1905 году Степана Шаумяна, которого величали не иначе как «кавказским Лениным», неожиданно схватила полиция. И что адрес, по которому проживал Шаумян, был известен только Сталину. Отсюда следовал вывод, что Шаумяна выдал полиции Сталин, пожелавший избавиться от влиятельного в партии соперника. Как-никак, а «кавказским Лениным» Сталин хотел быть сам.