Шрифт:
— Как знаешь, муж…
Он замолчал надолго. Потом, трудно выдавливая слова, произнес:
— Скажи, ты не хотела бы… быть свободной… от меня?
— Я — жена тебе перед богами и законом.
— Я не говорю о законе, я говорю о тебе!
— Быть женой Цезаря — это долг и работа, и она мне нравится. Каждый зачем-то родился на свет. Я родилась, чтобы быть женой Цезаря, — сказала Кальпурния твердо, словно надиктовывала рабам список работ на день.
Настоящая римлянка: ее не вывести из равновесия ничем. Почему он не сумел внушить любовь настоящей римлянке? Его самолюбие неприятно саднило. Может, потому и нет у него сына — законного римлянина? Кальпурния вышла за него шестнадцатилетней, и даже во время их первой ночи гигиенические процедуры казались для этой девственницы важнее всего остального! Цезарь подумал вдруг, что он ведь даже не знает, что думает она о его отношениях с Клеопатрой. Никогда не выдала своих мыслей ни намеком, ни словом. Наверняка ведь для нее не секрет, кто расположился со свитой на его консульской вилле в Трастевере, где он проводит все свое свободное время. Ревнует? Ненавидит египтянку? Боится оказаться брошенной? Не боится ничего? Невозможно было сказать хоть что-нибудь по этим словно мраморным губам, сложенным в вежливую полуулыбку.
Кальпурния поднялась, склонилась над Цезарем и поцеловала в лоб.
Он задержал ее руку, посмотрел в лицо:
— Ты хочешь мне что-то сказать?
— Ты выглядишь… взбудораженным, — повторила она.
— У меня была беспокойная ночь.
— Ты хочешь, чтобы я ушла? Или осталась с тобой?
Он ничего не отвечал. Он устал, ему не хотелось, чтобы она осталась, и не хотелось ее обидеть.
— Честно говоря, мне и самой не мешало бы отдохнуть. Завтра — трудный день. — Она и представления не имела, насколько пророческими окажутся эти слова! — Праздник Anna Perenna!
Кальпурния пошла к выходу, как вдруг остановилась, обернулась:
— Тебе обязательно нужно поспать. Думаю, что могло бы помочь fellatio [105]
Он опять посмотрел на нее недоуменно: Кальпурния никогда раньше не проявляла подобного интереса.
— Да, — убежденно повторила она, — это определенно поможет тебе расслабиться. Если хочешь, я могу прислать недавно подаренную мне Сервилией египтянку. — Пауза. — Она гораздо моложе и гораздо красивее той…
105
Оральный секс (лат.).
Он посмотрел на нее с усталой улыбкой:
— Спасибо, Кальпурния. За заботу. Не сегодня. Ты прекрасная жена.
— Я знаю, — серьезно кивнула она. — А в Сенате завтра обошлись бы без тебя…
— Нет, Кальпурния, в Сенате завтра без меня не обойдутся. (Он и представления не имел, насколько эти слова тоже были пророчеством!)
— Я слышала, — опять война, Цезарь? Скоро?
— Да. Очень.
— Когда ждать тебя домой? — Голос дрогнул только чуть, совсем незаметно для постороннего уха.
Кальпурния была прекрасно воспитанной римлянкой. А прекрасно воспитанная римлянка никогда и никому не выдаст того, что чувствует и думает, и особенно — если больше всего на свете желает приложить к груди родное, крошечное, теплое существо.
Сначала она хотела сына. Но вот уже очень много лет ей было все равно. Лишь бы родное. Маленькое. Пахнущее теплым молоком и теми запахами, какими пахнут только родные дети. С крошечными пальчиками. Спасение от тоски. Пересудов. От чувства никчемно, никчемно прошедшей жизни.
— Года через три. От силы — четыре.
У нее мерзко, тяжко заныло под ложечкой. О ребенке можно забыть. Девять лет прождала мужа из Галлии, теперь — еще четыре…
— Скажи, когда требуется начинать сборы.
— Уже теперь. Выступаем сразу же после мартовских ид.
Кальпурния посмотрела на него очень внимательно,
словно пронизывала взглядом насквозь:
— Брут не сможет поднять на тебя меч, ты прав. Но откуда ты знаешь, что не смогут другие?
Кальпурния всеведущая…
Сразу после триумфальной «африканской» процессии Цезаря Рим увидел на песке гладиаторских арен такое, чего не видывал никогда. В этих играх Цезарь превзошел и Помпея, и Суллу — всех! Полчища бойцов сражались с голодными львами и тиграми, которых до этого по несколько дней держали в полной темноте. Хищников натравливали друг на друга и заставляли преследовать по арене грациозные стада невиданных золотистых зверей с длинными шеями. На арену выходили гигантского роста гладиаторы и бестиарии, на песок выпускали из клеток удивительно разных по форме и окрасу зверей, а уволакивали крючьями всегда одно и то же — комки бесформенного кровавого месива, уже мало напоминавшие людей или животных. Вопли человеческой агонии заглушал предсмертный рев зверей.
Цезарь зорко оглядывал трибуны: вот он, Рим. Кто-то вопил в безумном возбуждении, кто-то еще напивался до одури дешевым вином, кого-то уже рвало прямо на трибунах, кто-то жевал купленную у разносчиков еду, и все смотрели на песчаный овал арены внизу — остолбенело и завороженно. Так пусть же смотрят! Пусть знают, пусть нюхают! Ведь именно так — и даже еще страшнее — выглядит любое поле боя, где за них, за великий Рим гибнут легионы.
Клеопатра сидела в отдельной почетной ложе с Цезарио-ном. Они были бледны. Наверное, от усталости, — подумал Цезарь. Зрелище начинало казаться однообразным, а тяжелый запах с арены становился все более невыносимым. Кальпурния смотрела бесстрастно и царственно, как делала вообще все. И вот, когда Цезарь уже собирался сделать знак, чтобы в зрелище объявили перерыв, на арену с трубным ревом выбежал гигантских размеров слон — черный, с белоснежными бивнями. Цезарю всегда нравились эти умные, отважные животные [106] .
106
По преданию, предок клана Цезарей убил боевого слона во время Второй Пунической войны. Отсюда и пошло их прозвище — «Цезарь», что на финикийском и значит «слон». Поэтому, по приказу Цезаря, на монетах, отчеканенных в его правление, даже изобразили слона.