Я была дочерью второй жены турецкого султана, с которой он проводил каждую ночь с пятницы на субботу. Так предписано вековыми правилами – раз в неделю быть только с любимой женой. О моем рождении сообщили всей Османской Империи. Глашатаи объявляли на улицах: «У султана родился ребенок!». В Истамбуле палили из пушек трижды (о мальчике палят семь раз). С рождения у меня, султан-принцессы, были свои золотые чертоги в даруссаде ( означает что-то вроде «ворота счастья», слово «гарем» говорили только иностранцы ), слуги, кормилицы, украшения, игрушки. Я часто видела самого султана, когда он писал стихи на нашей половине, в райских садах дворца Топкапы.

Я получила прекрасное европейское образование, с детских лет меня учили правильному чтению Корана, письму, математике, истории, стихосложению, географии, игре на различных музыкальных инструментах, танцам, в том числе и всем модным европейским танцам, искусству флирта, в том числе и европейского. Я знала несколько европейских языков, причем французский я знала как родной. Женская часть дворца, конечно, не могла пойти в театр, но зато театр мог давать представления в специальных беседках, где актеры нас не видели, зато их видели мы.

Меня готовили к жизни красивой и праздной. Визирю или иному государственному лицу, за которого меня бы выдали замуж, нельзя было со мной развестись, нельзя было завести еще одну официальную жену, даже официальную наложницу нельзя. Зато он получал титул дамад – зять султана, а в стране, где к власти приходили семьями и в ходе интриг возвышали всю родню, это дорогого стоило. А вот я могла бы развестись с ним, даже более того, с разрешения султана я сама могла бы выбрать себе мужа. Так начинался либеральный 20 век. На моей родине не было послабления для женщин, но были всеобщие послабления нравов. При дворе было много иностранцев – послов, дипломатов, даже (как бы это сказать точнее) торговых представителей иностранных компаний. Но политика меня не интересовала, как оранжерейный цветок меня растили для услаждения.

В 10 лет я уже точно знала, какой будет моя свадьба. Представьте, величественный Истамбул, украшенный арками, флагами, тысячами свечей и даже фейерверками. Мое приданое будет выставлено во дворце, куда может зайти любой простолюдин. Единственное, чего я не знала – так это имя суженого, о котором я неустанно молила Аллаха.

И суженый нашелся через несколько лет мечтаний. Я хотела попробовать свой французский, которым очень гордилась. Мне разрешили вести беседы с племянником английского посла, молодым светлоглазым англичанином. (Интересно, почему мне не нашли француза? Политика? Или меня изначально готовили ему в жены?). Разумеется, в полностью закрытой одежде, через специальную сетку и под присмотром старой стервы, бывшей икбал прежнего султана.

Потом были пикники за пределами дворца, куда нас приносили целой стайкой – нас, султан-принцесс на выданье, было с десяток. Я так хотела, чтобы мой избранник меня узнавал, поэтому заранее показывала ему руки в бесценных кольцах, чтобы он отличал меня ото всех. По ним и по любимой зерзуд – богатейшей золотой вышивке по изумрудному атласу, которую я специально надевала на наши беседы. Мой светлокожий и светлоглазый избранник стал передавать мне записки на английском, которые никто кроме нас не мог читать. В каждой, среди витиеватых сравнений и пылких признаний, были рассказы об обычаях его родины, где женщины ходят с открытыми лицами и смотрят мужчине прямо в глаза. Он клялся увезти меня в свою страну, где не бывает зноя и не нужно фонтанов. Потом были другие пикники (не иначе тут решались тонкие политические вопросы, ибо невозможно было не заметить наше взаимное влечение; хоть мы и прятались ото всех, но в гареме тайн не бывает) , и однажды мой избранник стал упрашивать показать ему лицо и целовал мне руки. А потом, откинув покрывало, тысячу раз восхищался моей красотой и поцеловал меня в губы. И я была на вершине блаженства – от своей смелости, от того, что смогу рассказать сестрам-подругам, от того, что теперь мы точно поженимся, как он обещал. И, как он обещал, не будет у него другой любимой кроме меня.

Этот момент и застал старший евнух. (Сейчас, отсюда, мне четко видно, что все это была тонкая восточная интрига, где дочка султана – всего лишь способ возвышения. Встречи, письма, пикники, настойчивость мужчины и рассеянность слуг были просчитаны и оплачены англичанами, которым очень хотелась продвинуть своего человека в родню султана. Но я тогдашняя этого не знала, все было для меня чудесной сказкой).

Скандал был, конечно, феерический. Меня даже били, запирали и кричали, что я опозорена и меня казнят. Но я, любимый и балованный ребенок, не чувствовала вины, твердила, что в Европе все так делают (мне ведь давали европейское образование и европейские же книги, а там в каждом романе это описано). И, кроме того, нас же все равно поженят!

Да и какая страшная участь могла ждать ее, если самым ужасным за последние десять лет считался такой инцидент. Три юные одалик (европейцы говорили «одалистки») часто проводили время вместе с султаном, который увлекался столярным делом. Одна приревновала своего господина к другой и из мести однажды подожгла столярную мастерскую, вход куда знали совсем немногие. Евнухи с ног сбились, пытаясь дознаться, кто это устроил. Под угрозой шелкового шнура на шею узнали. И что? Бывшую фаворитку просто удалили из дворца и даже назначили ей пенсию. Это вам не прошлые века, никаких мешков с утопленницами в Босфоре.

Кончилось тем, что запланировали мою свадьбу на самый нежный месяц – апрель, когда наши розовые сады только распускаются над синевой Мраморного моря. Спешно собирали приданое. И тут вдруг случилось то, что предсказать было невозможно. То ли переворот, то ли революция! Султана, моего отца, сместили или изгнали, на его место назначили другого, а про меня просто забыли. Вот просто однажды одели в простую темную одежду, ничего не объясняя, вынесли на носилках из дворца, высадили на какой-то людной улице и молча ушли.

Так в один миг я потеряла целый мир, где у меня было все, где все было я.

Опять же, отсюда я вижу, что моему любимому надо было теперь по-другому строить карьеру, сложная и опасная интрига, при которой англичанин либо терял голову, либо становился султану родней, провалилась. Я теперь была не нужна английскому послу, более того, я мешала ему устанавливать отношения с новым султаном, чего Англия себе позволить не могла.

И вот я брожу по улицам города, который я раньше видела из зарешеченных окон. Топот, крики, звон, грязь, вонь, толкотня меня просто оглушали. Из золотого дворца меня выкинули на помойку, где я три дня ходила, сидела, смотрела, но ничего не понимала. Я была человеком, который внезапно ослеп и оглох. Какой злобный джинн из какой сказки меня околодовал?

На четвертый день я уже не могла ходить, сидела в каком-то вонючем углу, где меня нашел человек. Низенький, круглый, прихрамывающий – он, кажется, был первым за эти дни, кто меня заметил. Он просто взял меня за руку и повел.

Если вдуматься, то это было невероятное везение – не пьяные моряки, не разбойники, а обычный купец.

Он привел меня домой как наложницу – из жалости или расчетливости, не знаю (все ее бесценные золотые украшения были на ней, так что купцу досталась и приданое).

Много дней подряд меня не трогали и методично глушили опиумом. Мурлыкал фонтан, солнце упорно лезло вверх и укатывалось, так и не спалив небо.

Через некоторое время ей стали уменьшать дозу наркотика. Она очнулась и увидела, куда попала – дом небогатого купца, тонкие ковры, грязная посуда, которую мыли его жены сами (непостижимо!), грязные дети, тесный дворик, садик из нескольких платанов, маленький фонтанчик. И круглый, старый, почти беззубый человек, который почему-то называется ее господином. Она поняла это так, что злое колдовство все-таки совершилось – и попыталась броситься на кинжал. Но только разрезала платье и уколола ребро, ведь таким ужасам в гареме не обучали!

Дозу наркотика снова увеличили. Так повторялось еще несколько раз. Она то требовала слуг, то звала своего светлоглазого суженого, то клялась умереть от голода.

Но постепенно молодой организм брал свое. Осмотревшись и смирившись с тем, что смерть не придет, она стала приспосабливаться. Купец оказался неглупым и активно использовал мои знания. Я вела за него переписку с иностранцами, разбиралась в золоте и камнях, вышивке, тканях, развлечениях, утвари, знала, к кому из знати надо обратиться за решением каких вопросов и что еще важнее – что надо подарить. Более того, в гареме осталось много моих знакомых, к которым через несколько лет я нашла лазейки. А гарем всегда был сердцем дворцовых интриг! Так что сердобольность купца при моем спасении окупилось тысячекратно, он стал богат, принят во дворце. Не потонул и через 10 лет при следующей революции, напротив, занял место, о котором и помыслить не мог.

Я стала его любимой женой, распоряжалась всем домом и всеми средствами при его частых отлучках. Мне он доверял абсолютно и всегда советовался. Этакая Роксолана, только масштабом поменьше.

Но хеппи-энда для нее не вышло. До конца жизни она сохранила внутреннее состояние зомби – человека, пережившего свою смерть. Она ничему не радовалась и ничему особенно не огорчалась, любая красота – природы или тканей – казалась ей тусклой, а любая еда пресной. Ее ничто не касалось глубоко, весь реальный мир остался для нее чем – то таким же неважным и необязательным, как опиумные тени на стене.

Послом был Антон. Спасшим меня купцом – Денис.

Теперь все наоборот? Я ошиблась в выборе человека?

И как вообще делается этот выбор?

Может быть, надо все отыграть обратно? Антон – не ангел, Денис – не демон?

В каждом было навалом и того и другого.

И у кого спрашивать совета?

Я решила внять голосу разума и еще раз присмотреться к Денису! Страсть страстью, но зачем-то эта турецкая жизнь мне раскрылась!

Самым простым способом для этого были те же прошлые жизни. Тщательно подобрав момент, я рассказала ему этот сюжет, где он герой и спаситель (ведь именно этого хотел!).

Денис выслушал, день подумал – и возобновил свои «испанские танцы».

Для начала он явился ко мне в комнату, когда мне надо было срочно доделать презентацию, и минут 40 рассказывал о своих духовных успехах – он понял то, он понял это, откуда все пошло и почему. Он размахивал руками, катался на офисном кресле по комнате (как другие ходят из угла в угол, когда чем-то сильно взволнованы), его голос то оглушал меня, то гас. «И вот еще когда я был в Индии, мне еще тогда сказали… а я только сейчас…».

Я смотрела и думала, что никакое это не фанданго было, где ж были мои глаза (вечный стон всех девушек всех веков!). Это были павлиньи танцы, петушиный концерт в стиле «нам главное прокукарекать, а там хоть не расцветай»!

А ведь ткань наших отношений с Антоном так наполнена. Переплетена, утверждена нашими общими друзьями и родителями, подкреплена сотнями ночных разговоров и тысячами вздохов, взглядов, стонов.

Как-то я проснулась среди ночи и увидела, что Антон не спит, а смотрит на меня, его губы очень близко от моих.

– Ты чего? – шепчу.

– Просто дышу с тобой одним воздухом.

Или вот: мы были у моих родителей, я возилась с совсем еще слепыми щенками – обожаю это. Я держала на руках пятнистого щенёнка, как держат ребенка – пузиком кверху. Есть у меня такая скверная привычка. А щенок что – балдеет, ему ведь за это брюшко чешут! И вдруг я заметила, что Антон смотрит на меня темнеющими, все более безумными глазами.

– Ты чего? – говорю.

Антон в ступоре, ничего не делает и не говорит. Ну чисто ледяная баба за окном.

Минут через десять он показал мне:

– Я шизею от этого, – пальцами показывает: от того, как я держу щенка. – Я просто ВИЖУ, как ты держишь ребенка.

Ну, куда мне все это выкинуть?

Или вообще нельзя строить свою жизнь по отсылкам к своим невнятным и недоказуемым воспоминаниям? Ведь это правда только для меня. Или так: даже для меня не совсем правда. Есть во всем этом, если уж говорить начистоту, некоторое кокетство – вот какая я особенная, и все у меня особенное, даже выбор жениха!

А то нет никаких гарантий, что завтра не всплывет какая-то очередная жизнь, где Антон и с Денисом любили или насиловали друг друга. И что мне тогда, их знакомить и благородно отходить в сторону? А что, были времена, когда такие мужские отношения считались нормой.

Одной из самых ярких особенностей прошлых жизней для меня было и до сих пор остается то, как недолго живет во времени человеческая мораль. Всего 100 лет назад дамы мечтали стать толстенькими, чтобы их считали красавицами. В дореволюционных газетах печатали объявления о продаже таблеток или тоника для потолстения. 100 лет назад фармацевты делали деньги на женском жире так же, как и сейчас, только плюс на минус поменяли.

Еще 200 лет назад людям важнее было соблюдать правила хорошего тона, чем разбираться, почему их так тревожит гнев родителей и сплетни тетушек. И это было обосновано: ведь если ты играешь по правилам, твоя родня, твой клан заступится тебя! Если ты не соблюдаешь закон стаи – она тебя исторгнет, и ты не выживешь один. Психоанализ тогда бы не прижился, привет Фрейду!

Правда, я и по сей день не поняла – действительно ли мораль есть производное целесообразности в своей эпохе и своих природных условиях? В Древнем Египте фараон мог жениться только на своей – сестре ли, дочери – все равно, лишь бы той же «породы». И действительно, надо сказать, что фараоны и верховные жрецы Древнего Царства – это просто другая раса в сравнении с обычными крестьянами. Только они высокие, светлокожие и худые, простой люд – кряжистые, темные. Может быть, задачей было не допустить смешения крови двух таких разных рас?

Для современных же людей запрет на близкородственные браки стоит уже много столетий. А уж тем более на инцест! Так что даже школьники в 6 классе удивляются, когда им на уроке истории рассказывают о диких нравах египтян!

Или вот еще одно из самых оригинальных проявлений морали первобытных людей. Я сама долго не могла прийти в себя после того «погружения».

Это была жизнь старика-неандертальца или питекантропа, не разберешь. Ощущалось, что ему было чуть за 30 ( глубокий старец по тем временам!), когда они всем племенем переходили снежный перевал. Большая глыба льда свалилась ему на ноги, перебила позвоночник и осталась лежать сверху. Никто из племени даже не повернулся, чтобы помочь или хотя бы прикончить. Он/я так и остался лежать на тропе. Интереснее всего то, что у него не было ни малейшего возмущения или обиды на своих. Совершенно звериное сознание – каждый сам за себя, раз вышло так, значит надо умирать. «Родственники» небось только порадовались, что его тело задержит стаю хищников.

На этом мой внутренний экран погас. Что было со стариком, я не знаю. Диких зверей увидеть мне не довелось – и это к лучшему. Вряд ли я так легко стряхнула бы ощущения человека, которого едят.

То есть я потратила сколько-то дней на то, чтобы снова найти Антону оправдания.

Помнится, Денис меня и не устроил тем, что убил. А этот юноша – вот вам жизнь, где все было наоборот, теперь мне какие выводы сделать?

Несколько недель я медитировала в упорной попытке понять, к чему бы все это? Что это значит и что я должна теперь делать в контексте свалившейся на меня информации.

Антон, вообще-то всегда отличавшийся сверхинтуицией, усилил натиск. Ежеутренний чай в постель, любой каприз, несколько часов в день умоотшибательного секса. Он даже точно уловил, каким мне нравится, и как-то расправил плечи, вытянулся, стал говорить более категорично, четко. Он именно стал таким, а не стал казаться. Он как-то быстро изменился: не вьюноша, а молодой сильный мужчина, способный отвечать за себя и меня. Он как-то быстро смог так все повернуть, что я временами рядом с ним чувствовала себя девочкой, которую он выслушивал с мягкой отеческой улыбкой. Про прошлые жизни мается, маленькая моя. Ну, надо же! И чего себе голову забивает, но это даже лучше, чем на других мужиков будет заглядываться.