– Я буду работать и одновременно учиться.

– Кем же ты собралась работать, дружок?

– Пойду в город, наймусь прислугой на постоялый двор или еще куда-нибудь.

– И найдешь на свою голову еще одного Иштвана. – «Если не нарвешься ненароком на первого». – Город – гнездо порока, – поддразнил ее Морган.

Марго презрительно фыркнула в ответ. Проклятье! Упряма как осел. Придется пойти на крайний шаг – приоткрыть правду, разглашение которой под запретом. А потом отбиваться от очередного камнепада вопросов и лгать, лгать, лгать… И чувствовать себя дичью на охоте.

– Малыш. – Морган прочистил горло. – Послушай меня. И пообещай, ради собственной безопасности, что никогда и словом не обмолвишься ни о путешествиях в Погибший мир, ни о магических проделках Иштвана типа этой его Ревущей Комнаты, ни о том, что жила на ледяном материке, ни о том, что сейчас услышишь. Ни с друзьями, ни со случайными знакомыми, ни со священниками. Никогда и ни с кем! Иштван – не маг, он обычный целитель-травник, и жили вы в Браголлаке. Кроме трав ты ничего за эти два с половиной года не видела. Усекла?

– Ага. – Марго повернулась к нему и вытянула шею. – Но почему?

– Во-первых, тебя примут за сумасшедшую. К чему тебе такая репутация? Во-вторых… – Морган сделал паузу, набрал в легкие побольше воздуха и медленно отчеканил, глядя в незабудковые глаза: – Эта информация очень опасна. Она не должна дойти до Суров. У них есть шпионы. Твои рассказы могут привлечь внимание.

– Хм… – Русые брови вздернулись в недоумении. – А как отличить шпиона от не-шпиона?

– Не надо отличать. Просто молчи.

– А если проболтаюсь?

– Ты слишком много знаешь. С теми, кто слишком много знает, часто происходят несчастные случаи, – туманно пояснил Морган. – А бывает, им отрезают язык. – Не рассказывать же ей о том, как стирают память.

Девушка застыла с приоткрытым ртом. Потом повернулась к нему спиной и притихла. Подействовало! Радости Морган не испытал: только что он отрубил себе возможность открыться ей.

Натянутое молчание длилось несколько миль и закончилось вопросом, можно ли познать Божественную любовь, не познав человеческой. Морган будто ухнул с горы. Ничего себе переход. Что творится в ее голове? Он никогда не размышлял о подобных вещах. Разве это не одно и то же? Разве не от любви Богов происходит человеческая любовь? На всякий случай он ответил утвердительно.

– А Иштван говорил, нельзя, – возразила Марго. – Он говорил, пока не испытаешь человеческой любви, не пресытишься ею, не поймешь, что есть высшая любовь – Божественная.

Морган взъерошил волосы. Никогда он не встречал пресыщенных любовью. Осчастливленных, раздавленных, убитых, обделенных ею и тем не менее жаждущих ее всем сердцем – да. Но пресыщенных… Он охотно поспорил бы с Марго – из принципа, чтобы опустить в ее глазах Иштвана, – но тогда посыплются новые вопросы.

– Зачем спрашиваешь, если сама все знаешь, – проворчал он. – И почему у меня? Задавай эти вопросы священникам.

– Я и задавала! И потом чувствовала себя виноватой за то, что живу. Грехи, грехи, грехи… Во мне нет ничего, кроме грехов! Однажды я не выдержала и покаялась в том, что живу на свете. Батюшка Адриан отчитывал меня целый час. Оказывается, так говорить – тоже грех! Жизнь – дар Бога, а я пытаюсь бросить его Ему в лицо. После той исповеди я весь вечер рыдала в келье святого Аммоса. Почему-то возле его мощей я совсем иначе себя чувствую. Я чувствую благодать, любовь, поддержку, будто святой Аммос держит меня за руку, гладит по голове и мягонькой кисточкой выметает сор из души. Мне очень стыдно, но мне кажется, священники неискренни. А твои ответы – они похожи на правду. Я словно долго глядела в мутную воду, которая вдруг очистилась, и на дне заиграли камушки.

Морган медленно выпустил из себя воздух. Он подумал, что, если бы умел краснеть, его лицо имело бы сейчас цвет закатного солнца, предвещающего назавтра хорошую погоду.

– Я не священник. – Ничего оригинальнее в голову не пришло.

После короткого привала на берегу лесного озерца со странной, черной с красноватым отливом водой Морган погнал кобылу так, будто за ними снова гонятся преты. Это лишало возможности разговаривать, а к вечеру – думать о чем-либо другом, кроме адской боли в промежности. На ночлег остановились поздно вечером; Марго удивило, что не в лесу и не на постоялом дворе. Морган спешился перед невзрачным домишкой на краю деревни. Если бы он не подхватил ее, когда она сползала с лошади, Марго свалилась бы на землю, как мешок с зерном. Сопровождаемый лаем собак, Морган зашел в калитку. До Марго долетели голоса – Моргана и женский, молодой и приветливый, слишком приветливый, чтобы разговаривать им со случайным ночным путником. Это его знакомая или… Тусклые огоньки, тлеющие в окнах соседнего дома, неожиданно расплылись в глазах.

«Что за дурацкая у тебя манера влюбляться в первого встречного?»

Марго обняла морду кобылы, уткнулась лицом в бархатную, пахнущую потом шкуру, нежно поглаживая ее ладонью. «Счастливая. Уйдешь с ним. И будешь сопровождать его всюду, в горе и в радости». Она зажмурилась, чтобы дать слезам вытечь, и быстро промокнула щеки рукавом. И какой бес дернул ее в эти грешные врата! Да, Иштван преступник, но, останься она в тот день дома, она никогда не узнала бы об этом, и ее сердце не угодило бы в ловушку. В конце концов, до того злосчастного дня Иштван не поднимал на нее руку, а с его прохладностью она свыклась, как свыклась с вечными морозами и залепленными снегом стеклами. Ах, если бы она умела ездить верхом… Мчаться прочь от этого дома, от этой деревни, от него. Любопытно, сумеет ли она хотя бы вскарабкаться на лошадь без чьей-либо помощи?