В оперчасти мной занялся еще один “поклонник” поэзии - майор Луднев, начальник этой службы. Перед ним уже лежало мое дело, поэтому он стал брать быка за рога сразу:

– Прежние штучки решил продолжать? Мало одного срока показалось. Так мы тебе быстренько добавку выпишем, семидесятую статью не забыл еще?

– Простите, вы к кому обращаетесь?
– спросил я невинно.

– К тебе обращаюсь, - сказал майор.

– Насколько я помню статью сто тридцать вторую ИТ (исправительно-трудового кодекса), заключенные и администрация обязаны в обращении друг к другу использовать форму “вы”.

– Хамишь? Ну-ну! По-другому с тобой поговорить? Да я тебя за антисоветские стихи знаешь, куда?!

– Я подам на вас жалобу прокурору по надзору. За неуставное обращение, за попытку инкриминировать ложное обвинение.

Он был зол, но эта фраза, кажется, его чуть-чуть отрезвила.

– Почему ложное? Мне передали, что в клубе читались стихи против Ленина, против милиции. Теперь он строил свою речь так, чтобы избегать прямого обращения. Очень уж ему не хотелось обращаться к какому-то вонючему зэку на “вы”.

– Ваши осведомители, - сказал я сухо, - не блещут интеллектом. А в поэзии вообще не компетентны. Я читал стихи известных советских поэтов: Вознесенского, Евтушенко, Солоухина. Все они члены Союза писателей, имеют правительственные награды.

– Ну, а эти, про Ленина?
– спросил он совсем не уверенно.

– Эти стихи кончаются так: “Ленин - самое чистое деянье, он не может быть замутнен. Уберите Ленина с денег - он для сердца и для знамен”. Андрей Вознесенский. Что тут, простите, антисоветского?

– Видимо, меня ввели в заблуждение, - пробормотал он, - ох уж я этому лейтенанту... Да, а за что судились в прошлый раз?

Он по-прежнему пытался строить фразы без прямого обращения, в результате чего его речь стала напоминать речь иностранца. Мне было смешно.

– Я не судился, - сказал я иронично, - меня судили. По статье, как видно из дела, лежащего перед вами, семидесятой...

– Я имел в виду, в чем эта антисоветчина заключалась?

– Подобная информация в компетенции КГБ, - сказал я, с трудом сдерживая смех.
– Если желаете, можете обратиться в местное управление комитета, телефон замначальника: четыре - тридцать два - одиннадцать...

– Я сам знаю, куда мне обращаться, - задергался майор в кресле.
– Нечего разговаривать. Стихи читать прекращать надо, тут не политехнический музей, а Маяковских в зоне нет.

Меня очень заинтересовало такое мышление. Политехнический музей у этого “знатока” ассоциировался только с поэзией. Кроме того, было интересно, как он меня выпроводит, не употребляя обращения. Тут, как не скажи - можете идти, идите, свободны, ступайте - все равно придется обратиться. Но он лихо вывернулся и из этого положения — вызвал сержанта и приказал ему отправить меня в барак.

Потом, анализируя свое поведение, я вынужден был подвести горестный итог: боялся зону, вел себя опрометчиво и нагло, наигрывая образ лихого уголовника, а в результате вынужден был потом долгое время этот облик поддерживать, носить мучительную и противную маску, которая в конце концов принесла мне кучу неприятностей.

Но что-то я совсем ушел от постепенного повествования с момента находки браслета связи до момента нынешнего, когда я, обретя неземное могущество, не знаю что мне делать.

Короче, ходил я немного по коридору, а большей части спал, выпрашивая у сестер седативные таблетки, и витал в очищающих воспоминаниях.

***

...В Краснодаре я несколько раз бывал, город более-менее знал. Я надел свою рабочую спецовку: джинсы и геологическую энцефалитку, купил в спортивном магазине большой кусок палаточной ткани и поехал в автомагазин.

Рядом с магазином была пространная стоянка продажных машин. Они стояли еще без номеров, прямо после железнодорожного переезда, разных цветов и разной степени поцарапанности. Сунув сторожу червонец, я прошел в конец стоянки, поглядывая на покупателей. Некоторые выбирали главным образом цвет, да смотрели, чтоб явных повреждений не было. Но большинство елозило вокруг машин с дрожащими щеками. Если бы у автомобиля были зубы, как у лошади, это значительно облегчило бы задачу покупателей. За неимением оных, они по пояс залазили под капот, ящерицами ползали между колесами.

Я выбрал заурядного “Жигуленка” поносного цвета и накрыл его купленным материалом, как чехлом. Мгновенно вокруг меня начали собираться заинтригованные покупатели. Какая-то тощая дамочка попыталась от дернуть чехол, но я гаркнул на нее:

– Отойдите, дамочка! Нечего тут лапать. Машина отобрана для Ивана Денисовича.

Минут десять я отражал наглые попытки взглянуть под чехол. Когда эти попытки начали сопровождаться поползновениями вручить мне купюру, я пообещал вы звать милицию. Стоявшая в стороне парочка многозначительно переглянулась и отозвала меня в сторону.