Шрифт:
А не слишком ли черна она у меня, Тамара Павловна, не слишком ли однопланова? Ведь люди сложны, многослойны, в них совмещается и хорошее и плохое, именно этому научила нас великая литература. Нет абсолютно добрых и абсолютно злых.
Тут необходимо сделать отступление.
Абсолютное зло и добро — понятия нравственно- философские, связанные, конечно, с жизнью (иначе зачем бы они были нужны), но от нее отвлеченные и подчас весьма далеко. Стоит им реализоваться, и разом становится видна их относительность, взаимосвязанность и сосуществование в одном и том же лице. Да, человек сложен, многослоен, в нем в неодинаковых пропорциях соединены черты, подчас настолько противоположные, что в различных ситуациях он бывает разным. Только примитивная этика делит людей на добрых и злых — в одной древнерусской пьесе («Комедия о рождестве» Даниила Туптало, XVII век) добрые силы (Вера, Надежда, Любовь и прочие добродетели) в громе великолепного хора наступают на силы зла — Зависть, Злобу и другие пороки, теснят их и заставляют исчезнуть. Казалось бы, предельное простодушие, наивность полудетского сознания, для нас уже невозможные.
Все это так, но бывают случаи, когда подобные сложности неминуемо сводятся к простоте. Когда перед человеком — да, многослойным, перепутанным, разным — встает вопрос, недвусмысленно встает и грубо, порядочен он или низкий негодяй, тогда и создается ситуация двух лагерей; мгновенно возникают незримые рвы и бастионы, воздвигаются невидимые баррикады (всеми, впрочем, ясно ощутимые). И происходит то самое столкновение впрямую, которое изобразил нам древнерусский автор.
Сколько раз приходилось мне видеть это в жизни!
Ну, к примеру. Жила на свете Серафима Михайловна, славная приветливая старушка, незлобивая, и то обстоятельство, что она носила на голове резиновую грелку, ничуть не роняло ее в глазах окружающих. Была она работяща, опрятна, но все же__ возраст! И потому ездила к ней племянница ее покойного мужа, помогала — никаких других родственников у Серафимы Михайловны не было. А грелку, которую носила, она аккуратно повязывала шелковым платком, однако самого факта ее ношения на голове от друзей не скрывала, охотно поясняя, что резина назначена предохранять ее голову от электрических лучей, которыми через потолок жжет и мучит ее соседка; по той же причине Серафима Михайловна спала под особым одеялом, собственноручно сшитым ею из резиновых грелок, зеленых и красных: дело в том, что у верхней соседки по ночам собирались диверсанты.
Когда старушка попадала в руки медицины, диверсанты вроде бы утихали, но потом вновь начинали бесчинствовать... Если Серафима Михайловна звала на помощь, соседки вели ее наверх, раскрывали двери, показывали: никого нет, и она успокаивалась. Верхняя соседка сперва было протестовала против доставшейся ей странной роли, но женщины в доме ее уговорили: не обращай внимания, она же безвредная, безобидная. И как в семье, где делают вид, будто не замечают, что бабушка малость выжила из ума, так и дом делал вид, будто не замечает.
Племянница Серафимы Михайловны жила далеко, у нее была своя семья, они решили меняться, чтобы быть ближе друг к другу — и подали соответствующее заявление об обмене. Было лето, племянница уехала в отпуск, поручив Серафиму Михайловну вниманию соседок.
И вот однажды соседи увидели, что у подъезда стоит машина, груженная вещами. Возле распоряжался какой-то крупный молодой человек (про женщин говорят «пышная», например, «пышная блондинка», этот был «пышным шатеном»), которого грузчики называли Володей.
— Отойдите от машины! — грубо крикнул он сбежавшимся женщинам.— Не то пропадет еще чего-нибудь.
Серафима Михайловна уже сидела в машине и ласково кивала им головой: «Все хорошо, все хорошо». Володя вскочил в кабину, хлопнул дверцей, и машина отбыла. Так скоропалительно совершился обмен, целью которого было «приближение к родственникам и поселение в чудном зеленом массиве».
К родственникам Серафима Михайловна приближалась странно, поскольку грузовик ехал в противоположную от них сторону; некоторое время он скакал по разрытым буграм какой-то стройки, потом пошли свалки, потом потянулись корпуса, в одном из которых оказалась квартира, предназначенная Серафиме Михайловне. Была осень, и деревья светились золотом.
Оставшись одна, она, очень довольная тем, что, уехав, перехитрила диверсантов, весело раскладывалась, а потом легла спать. Счастливая, легла и совсем было заснула, как вдруг... Сатанинский грохот обрушился на нее и заставил вскочить на ноги. «Война!»
Но то была не война, а железнодорожная сортировочная станция, скрытая от ее глаз деревьями. Это гремели вагоны, это буфер бился о буфер, стонал и лязгал металл, визжали тормоза. Серафима Михайловна, успокоившись, что не война, легла снова. За окном все стихло, зато на потолке... Ужасное открытие: диверсантыпереселились вместе с ней! И вот уже снова жгут огнем! А соседей нет рядом, и одеяло из грелок где-то далеко. Сжалась она в комок, укрылась с головой и лежала так, дрожа, одна на целом свете.
Племянница, вернувшись, тотчас подала в суд, но время шло, а суд все никак не мог состояться: обмен был тройным, в нем участвовали: сам «пышный Володя», его жена Маргарита, родители Маргариты и некий «дядя Сережа» с женой. Обязательно половина их на суд не являлась, а остальные, опустив глаза, заявляли, что не согласны, чтобы дело рассматривалось не в комплекте. Они не скрывали, что спешить им некуда, и всем было ясно, чего они ждут. Серафиме Михайловне действительно становилось все хуже.