— А сын не такой?

— Еще юношей Ричарда отправили во Францию, с тем чтобы он внимательно присмотрелся к некоторым металлургическим предприятиям Тулузы — города на юге страны. А Ричард вместо этого тратил время на писание картин, даже на поэтические забавы и, как говорят, дружил там с некоторыми последователями Руссо. Слышал о таком? Руссо учил в поисках свободы экспериментировать так же смело, как Пенбори производит свои опыты выдувания шлака из железной руды. Ричард вернулся с чувством неприязни к родному поселку и с намерением начисто отказаться от всех наследственных благ. Вернувшись, он в первую же ночь познакомил отца со своими взглядами, и старик до полусмерти избил его. Больше отец и сын никогда не разговаривали друг с другом. Однако Ричард подчинился воле старика и взял в свои руки отцовское дело. Но и по сей день он не на своем месте. Зато дочка его — вылитая копия старого Джона. Она еще молода, и в моменты слабости и раскаяния отец внушает ей, что за красотой и миром на з<емле необходимо гнаться, даже рискуя, что число людей, приветствующих тебя при встрече, посокра- тится. Но ты посмотри на ее фигуру, арфист, посмотри в ее глаза, когда она глядит на Мунли и на его жителей! В ней нет ни капли нежности. Она готова поглотить целую ф когорту любовников и недругов, только бы насытить свою волю к власти. Ричард скоро изойдет от нытья и доведет себя до паралича или смерти. Она же выйдет замуж за Радклиффа или за кого — нибудь другого, кто так же, как и она, свободен от хныканья и мудрствований ее старика отца.

— Но ни тебе, ползавшему на четвереньках по болотам, ни Джону Саймону, готовому разбить себе голову о каменную стену, — вам так и не видать победы?

— Мы и не стремимся выиграть что — нибудь для себя.

— Так какого ж дьявола вы добиваетесь в таком случае?

— Прервать молчание, всего только!

— Еще кружку, Эйбель! Ты меня пугаешь.

— А ты? Что за игру ты затеял с ним?

— С кем это — с ним?

— Да с этой вошью, Лимюэлом!

— Ах, с ним! Чуть было не забыл о нем. Видишь ли, до некоторой степени я пытался приоткрыть крышку и поглядеть, что там пузырится, в его душонке. И я увидел. Удивительно, до чего мало меняются плоды жизненного опыта от того, будет ли сад, в котором выросли эти плоды, называться адом, раем или еще как — нибудь.

— Но ведь не только это ты имел в виду?

— Не только. А еще вот что: авось, вывернутый наизнанку и повешенный для просушки на веревку из эля и Флосс, он выболтает такие вещи, которые могут быть интересны если не мне, то по крайней мере тебе.

— Так раскрой свои уши пошире! Они идут.

Я увидел их через окно. Они скользили по крутому скалистому откосу. Флосс то и дело оглядывалась, она приводила в порядок то, в чем, по — видимому, усматривала кричащие признаки беспорядка. Лимюэл вплотную следовал за ней. У него было такое бескровно — бледное лицо, какого мне еще никогда не доводилось видеть у живого человека. Он выглядел, как спасающийся от землетрясения.

— Лимюэл со своей спутницей не сразу вошли в таверну. Сначала они уселись на большом плоском камне в глубине двора, жадно жуя домашние хлебцы. Лимюэл сидел на своем насесте, слегка покачиваясь и не достигая земли короткими ножками. Он все еще явно находился под влиянием выпитого эля, но тем не менее после прогулки с Флосс, по — видимому, склонен был думать, что пожертвовал ради нее многим, что даже на алтарь своей торговли он не приносил таких жертв. Время от времени он взглядывал на Флосс исподтишка, откидывая назад голову, как бы пораженный какой — то внезапной мыслью или богатым животворным воспоминанием, и начинал хихикать. Флосс забралась своей рукой в мешок его дней и ослабила душившие его путы…

Они вошли в таверну, но Флосс оставалась там недолго. Она что — то невнятно пробормотала мне, вроде того, будто ей еще непременно нужно навестить свою мать. В ответ я в свою очередь пробормотал, что понимаю ее, хотя и не верил ни одному ее слову, и галантно пожелал ей доброй ночи. Лимюэл больше ни разу не взглянул на нее. Он почти бегом бросился к нашему столику. У меня уже была приготовлена для него кружка эля.

— Ты никому не расскажешь, не правда ли, арфист?

— А кому мне рассказывать и о чем?

— Изабелле, разумеется. Она не поймет. Никогда ей не понять, как родились мои тайные вожделения, как случилось, что в пекле нашей булочной плоть моя тосковала по другой женщине…

— Ничего я не скажу. Но если бы она и разузнала об этом как — нибудь сама, то это только пошло бы ей впрок- пусть не держит услужливого осла на голодном пайке!

— Ведь ты небось тоже по ком — нибудь тайно вздыхал, не правда ли, арфист? — спросил Лимюэл, хитро сощурив глазки.

— Уж не думаешь ли ты, что по Флосс? Ничуть не бывало. Такие не по моим силам. Я уж лучше прямо улегся бы в полевую борозду, как это делают мальчишки, которые думают, что так ускоряют прорастание зерна.

— О нет, не по Флосс! Парень ты видный, играешь на арфе и всякое там такое, с какой же стати тебе думать о девицах вроде Флосс?

Лимюэл поднял кружку и заговорщицки подмигнул правым глазом.

— Ты бы мог чертовски хорошо обеспечить свое благополучие при некой особе, арфист.

Понизив голос до шепота, он наклонился над столиком и приблизил свои губы почти вплотную к моему уху.

— О чем ты болтаешь? — спросил я.

— Мне Джабец все рассказал. Я даже взволновался, когда услышал. И порадовался, арфист, порадовался за тебя. Джабец все видел. Он был в ту ночь в итальянском парке. С нею ты устроил бы все свои дела, арфист, и уж, верно, не скучал бы. Я всегда говорил, что Элен похотливая сука, несмотря на холод, который она напускала на себя перед мистером Боуэном и другими. А уж если она втюрится в тебя, то ты — нисколько не сомневаюсь в этом— сможешь принести кое — какую пользу и Лимюэлу!

— Заткни, парень свою паршивую, подлую пасть! Ты рвешь мне на части барабанную перепонку. Сейчас же перестань подмигивать и пришептывать, а не то я запущу в тебя скамейкой.

— Только не обижаться, арфист! Я просто рад твоим успехам. Восхищен ими. Какая, черт возьми, это была бы замечательная шуточка! На нее зарится Радклифф, на нее зарится этот франтоватый капитан, за ней гоняется половина родовитых охотников графства и «кто их там знает, чего они лают» всякий раз, как она появляется. И вдруг какой — то оборванец — арфист, прах его подери, заходит им в тыл и утаскивает у них из — под носа этакий лакомый кусочек!