— Когда? — спросил я.

— А когда она узнает, что Джон Саймон получил наконец то, на что все время напрашивался.

— А на что он напрашивался?

— На то, чтобы ему прошибли башку. Теперь, когда твои дела в хозяйском доме да в парке так удачно складываются, ты первый должен был бы сказать, что Джону Саймону не место среди живых. Ты уже не друг ему, арфист. Я в этом нисколько не сомневался с самого твоего возвращения в Мунли. Ты скорее на мой лад скроен, такой, знаешь, умный, осмотрительный…

— Вот именно. Он слишком ничтожен, чтобы я был ему друг. Он против музыки, против любви. Беспорядки — вот единственное, что интересует его- Да и тех, кто путается с мужними женами, я тоже не уважаю. Может, я и не произвожу на тебя впечатление правоверного христианина, Лимюэл, но я ведь за домашний очаг, за верность и всякое такое прочее. Изредка можно, конечно, малость побаловаться, но подальше от собственного очага — с кем- нибудь вроде Флосс. Если только домашний очаг от этого не пострадает, то ведь Флосс как ветер — налетела, и нет ее, даже и в расчет ее нечего принимать. Но с мужними женами— ни — ни! Я — за мир и прогресс, за железо, а время от времени и за войны. Да и закон чту.

— Вот это прекрасные чувства, благородные истины! Да уж не наслушался ли ты речей мистера Боуэна?

— Пожалуй, что так. Ведь сам я думаю только по високосным годам.

— Тебе, значит, не жаль потерять Джона Саймона?

— Будь я о двух сердцах, то и тогда ни одного из них я не стал бы тревожить сожалением о нем. У меня, Ли — мюэл, своя линия, только для себя. А где теперь Джон Саймон?

— Больше мы о нем не услышим.

— Умер?

— Впредь ему уже не удастся беспокоить мистера Пенбори.

— Умер?

— Никогда уж ему не подбивать людей на разговорчики о дороговизне хлеба и прибылях торговцев.

Я остановился, схватил Лимюэла за шиворот и тряхнул его.

— Я ж тебя спрашиваю: умер Джон Саймон?

— Думаю, что да. По крайней мере должен был умереть.

— Кто убил? Ты?

— Упаси боже, нет! Я не из таковских, арфист. Я же говорил тебе, что я против насилия. Честный доход от моих трудов — вот все, что мне надо.

— Так кто же убил его?

— Один человек. Ты его не знаешь.

Лимюэл громко засопел, точно испугавшись, что он слишком много выболтал.

— Огромный такой детина? — спросил я. — Беспалый?

— Откуда тебе известно?

— Я приметил, как он пошел за Джоном Саймоном. Мы все трое одновременно вышли из Мунли, даже не подозревая друг о друге. А видел ты его, этого беспалого, с тех пор?

— Бледжли? Ему велено было двигаться дальше. И нигде не задерживаться. Ему дали понять, что возвращаться в Мунли неблагоразумно.

— Это он сказал тебе, что Джон Саймон убит? Что — то не слышно, чтоб здесь нашли чей — нибудь труп.

— Пока Бледжли еще не давал знать о себе, но мы получим от него весточку, получим. Ну и мастак же этот Бледжли! Сильный и хитрый, всем бы нам быть такими. Жаль, что ты не видел Сэма Баньона, очень жаль! О, было на что посмотреть! А ты долго шел за Бледжли, арфист?

— Как они вошли в лес, я тут же вернулся. Ведь все это происходило в вечер пения и пляски. У меня было немало дела в Мунли.

— Да и в парке… Не забывай о парке, арфист!..

Он хихикнул и снова схватил меня за руку.

— Не сбивайся на парк, держись Джона Саймона и того леска, Лимюэл.

— Правильно. Лес… Именно там он, верно, и сделал свое. дело. Не сомневайся. Бледжли, уж конечно, выбрал местечко поудобней и поспокойней. Сила и хитрость — вот это завидные качества, арфист! Ну, давай заглянем в лес и поищем Джона Саймона. Мне давно уже невтерпеж преподнести людям эту новость, просто зудит. Мы найдем Джона Саймона в том виде, в каком Бледжли оставил его, и в таком состоянии, в каком ему следовало находиться всю жизнь: навеки упокоенным и уже неспособным тревожить других.

— И ты думаешь, что он действительно там, среди деревьев, мертвый?

— Чует моя душенька! И от этого даже какая — то приятная теплота во мне разливается. Ведь Джон Саймон наболтал на мой счет кучу обидных вещей. А насчет замужних женщин ты и сам говорил. Если он умер, небеса возрадуются!

— И нигде, даже в самой глубине твоей души, так- таки нет ни капельки жалости к нему?

— Откуда во мне может взяться жалость к Джону Саймону?

Он снова вцепился мне в руку, как будто мощный порыв ветра пронзил его насквозь. Мне показалось, что тот же вихрь заставил отвратительно задрожать меня самого.