Шрифт:
– Ну что ж, логично.
– Ротмистр закурил.
– Батюшка, приступайте.
Священник подошёл к приговоренным.
– Исповедуйтесь, братцы... Просите у бога прощения... Спасите души словом Христовым...
– Какой ещё бог, если ты, падаль бородатая, землю топчешь, мозги дуракам вкручиваешь!
– Не раскаявшись уходите из мира сего!
– повысил поп голос.
– Господь не простит... В геенне огненной гореть будете!
– Вместе с тобой, с жуликом!
Священник вернулся к ротмистру.
– Бесполезно. Неисправимы.
Пересветов бросил папиросу.
– Взво-од, слушай мою команду-у...
– Стреляйте скорее!.. Эх вы, темнота!.. Пусть совесть вам всю жизнь душу жгёт... Кого убиваете? Своих!..
– За бунт, за измену присяге и государю императору... Огонь!!!
Залп. Долгое эхо в ночи.
– Ваше благородие, один, кажись, шевелится...
– Кто там ещё шевелится?
– Голубенко. Он завсегда живучий был...
– Добить!
– Ротмистр закуривает.
– Никому шевелиться уже не положено.
Выстрел. Одинокий. Последняя душа отлетела на небо.
Хамза почувствовал, как стоявший рядом в воде Умид сотрясается от беззвучных рыданий.
– Тише, тише, - просит хозяин мельницы.
– Могилу копайте одну!
– рычит на другом берегу ротмистр.
– И поглубже... Батюшка, коньяку не желаете? Что-то ночь сегодня холодная...
Все вернулись в подвал.
– Как? Как они могли оказаться здесь?
– горестно посмотрел на мельника Соколов.
– На волоске же всё висело... Типографию могли погубить, листовки готовые...
– Не знаю, - растерянно пожал плечами мельник, - ума не приложу... Знают, что ночью на мельнице никого не бывает, вот и выбрали пустынное место.
Степан снял мокрую одежду, начал выжимать воду. Хамза ссутулясь, сидел на груде пустых мешков. Умид горбился в углу.
– Что, Хамзахон, - жёстко сказал Степан, - видел революцию без жертв?
Хамза молчал.
– В одной казарме небось солдатики жили, - продолжал Степан.
– И как мясники... Голубенку, видать, в упор добивали... Эх, Пересветов, висеть тебе когда-нибудь на хорошем суку! Своими руками петлю затяну, не поленюсь, душа с тебя вон...
– Нет, нет, нет!
– вскочил вдруг в углу Умид.
– Они могли прийти сюда!.. Нас тоже могли расстрелять... и в общую яму!.. А я не хочу, не хочу! У меня семья, дети!
– Речная вода охлаждает, а ты что-то разогрелся, - угрюмо сказал мельник.
– К чёрту! Все листовки в огонь!
– бесновался Умид.
– Надо уничтожить улики!.. С меня хватит!.. За нами придут, нас расстреляют!.. Я не могу!..
– С неожиданной силой он рванул на себя крышку тайника, схватил наборную кассу со шрифтами и потащил её к люку.
– Утопить всё это железо! На дно! Я не переживу больше такого страха!..
Степан Соколов - в нижней рубашке, в кальсонах - оторопело смотрел на Умида, ничего не понимая, не двигаясь с места.
– Стой!
– вскочил с места Хамза.
– Перестань! Положи кассу на место!
Мельник кинулся наперерез Умиду, но тот толкнул его железным ящиком в грудь, сбил с ног.
Хамза схватился за ящик с другой стороны.
– Отдай шрифты!
– Отойди! Убью!
Вырвал кассу...
Хамза одним прыжком настиг его. И, размахнувшись, ударил.
Упало пенсне, посыпались металлические буквы.
– Ты, ты, мусульманин, ударил меня, мусульманина!
– корчился на полу Умид.
– Это они, русские, жестоки и беспощадны, готовы расстреливать друг друга, вешать!.. А ты, ты!..
Степан брезгливо перешагнул через Умида.
– Не скули, размазня!
– Показал на Хамзу: - У него мёртвую мать обыскивали... И мусульмане, и русские!.. Нету мусульман одинаковых, и русских нету...
Мельник, потирая ушибленную грудь, собирал шрифты.
– Слабый ты оказался, гражданин типографский работник... Куда мы только смотрели, когда тебя в партию принимали... Подвинься, буквы под тобой лежат...
Умид отполз в угол.
– Мне не нужна такая революция, где льются реки крови... Я против насилия... Это вульгаризация революционных идей!
– Если ты не замолчишь, - дрогнувшим голосом сказал Хамза, - я ударю тебя ещё раз.
– Бей, бей, - всхлипнул Умид, - но я всё равно буду искать другую дорогу в революцию. Без жертв, без крови, без убийств...
– Где-то я уже слышал однажды такие слова, - усмехнулся Степан, одеваясь.
– Больше не услышишь, - заскрипел зубами Хамза.