Первую остановку автобус делает у станции метро «Парк культуры», а на второй — на площади Маяковского — я схожу, сложив с себя необременительные, но обязанности пассажира и, свободный, стою на тротуаре с портфельчиком своим легоньким — полотенце, мыло, зубная щетка, пара носков, пара белья на всякий случай: «Как аргонавты в старину», — стою и наблюдаю людской поток, текущий во все стороны одновременно, и каждый в нем сосредоточен и деловит, и каждый торопится, но не соревнуясь и не обгоняя других, а словно общую работу делая — Броуново движение? — и, глядя, я и сам уже готов включиться в бег и, в нетерпении переступив на месте, догадываюсь, что не приехал, а в е р н у л с я, да, в город юности своей вернулся, и, тронувшись, с первого же шага попадаю в общий ритм — это блок памяти включился, прошлая, полустертая программа, — и, радуясь возвращению, устремляюсь вперед, иду легко и быстро: «Зы зыла-а-атым руном», иду и посматриваю на встречных, ищу ответные взгляды, пытаясь определить, какое произвожу впечатление — свой ли я здесь? — и улыбаюсь, подтрунивая над собой:

СТОЛИЧНЫЕ ЖИТЕЛИ ПО СТОРОНАМ НЕ ГЛАЗЕЮТ,

и, улыбнувшись, вспоминаю, что надо позаботиться о ночлеге, а в гостиницах, естественно,

СВОБОДНЫХ МЕСТ НЕТ,

и, протягивая паспорт дежурной, нужно будет сунуть в него дензнак, удостоверяющий мою исключительность, а я не умею совать и протягивать, как и многого другого, впрочем, и никогда уже не научусь — поздно, — и, значит, мне придется по старой памяти пересидеть, передремать, переночевать на вокзале, но эта перспектива не удручает меня и даже наоборот, и, освободившись окончательно, я останавливаюсь у телефонной будки, и, опустив монету, набираю номер Васюрина.

— Слушаю вас! — звенит в мембране энергичный и резковатый от этого девичий голос.

Секретарша.

— Здравствуйте! — приветствую ее не менее энергично. Называюсь. — Прибыл к вам на свидание.

— Очень хорошо! — отвечает она, не дослушав меня, отвечает с таким восторгом, словно голос любимого услыхала после долгой разлуки. — Для вас забронирован номер в гостинице «Россия». Знаете, как добраться до нее?

— Знаю, — говорю, — спасибо, но до конца рабочего дня осталось еще три часа, и мне хотелось бы использовать их по назначению.

— Одну минуточку, — вступает она, — подождите у телефона. Сейчас узнаю, сможет ли Юрий Степанович принять вас.

Стою, и вскоре снова слышу ее голос:

— Приезжайте, Юрий Степанович ждет вас.

— Буду через пятнадцать минут, — обещаю. — Через двадцать.

Вхожу в вестибюль солидного тяжеловатого здания, протягиваю паспорт в окошко — дензнак тут не нужен, пропуск мне уже выписан, — поднимаюсь по широкой мраморной лестнице на третий этаж, открываю массивную дверь, обитую тисненым дерматином, и вижу ту, с которой только что говорил по телефону: она сидит, и постукивает на машинке, русоволосая и сероглазая, но при этом удивительно похожая на Майю, и, уловив движение в дверях, она отрывается от клавиатуры и смотрит на меня с любопытством — может быть тоже узнавая кого-то во мне? — и, смутившись, я шагаю к ней, протягиваю руку и еще раз называю себя, но не официально, как следовало бы, а словно на вечеринке знакомясь, на пикничке загородном:

— Алан.

— Наташа, — отвечает она машинально и поправляется тут же: — Наталья Сергеевна.

Придерживаю ее руку в своей, а перед глазами Майя, и удрученный их сходством, самой возможностью стандарта, я спрашиваю, надеясь на опровержение:

— Вы учитесь заочно? На четвертом курсе?

(Как Майя.)

— Откуда вы знаете? — поражается она.

— Ниоткуда, — вздыхаю. — Я ясновидец.

— Что вы говорите?! — она округляет глаза, затевая игру, а сама осторожненько так, деликатненько руку высвобождает. — А вам не скучно знать все наперед?

— Когда как, — пожимаю плечами, — по-разному.

Освободившись, она показывает на дерматиновую дверь кабинета:

— Вы же собирались использовать рабочее время по назначению, — произносит с насмешкой, но и с упреком некоторым и даже с ревностью. — Идите. Юрий Степанович…

— …с нетерпением ждет меня, — подхватываю. — Не так ли?

— Действительно, — подтверждает она, — вы ясновидец.

Васюрин встает, когда я вхожу, идет мне навстречу, источая радушие, бежит по ковровой дорожке, летит, хватко пожимает руку, по плечу похлопывает:

— Алан Бесагурович, с приездом, дорогой!

«Дорогой» — это из арсенала псевдокавказской лингвистики.

— Спасибо, — бормочу ошеломленный, — рад вас видеть.

Он усаживает меня на диван, садится рядом и спрашивает, словно радостную весть ожидает услышать:

— Ну, что нового в Осетии?

— Горы, — отвечаю, — новая вершина выросла, — и добавляю с намеком: — Безымянная пока.

— Ха-xa-xal — смеется он, совсем нестарый еще, простой и свойский парень, и, смеясь, встает, подходит к своему столу, нажимает кнопочку, и в кабинете появляется секретарша.

— Наташенька, — говорит он, — сообрази-ка нам кофе. Человек с дороги, надо угостить его, — и, подмигнув мне, улыбается: — Согласно законам кавказского гостеприимства, — и, развеселившись, заявляет: — Я и сам уже в некотором смысле осетин.

— Почетный осетин, — уточняю.

— Ха-ха-ха! — ликует он. — Ох-хо-хо!

Наташа приносит кофе в серебряном кофейничке, пирожные приносит, лимон, нарезанный дольками и посыпанный сахаром, и мы пересаживаемся за журнальный столик в уголке уютном, и, словно вспомнив, Васюрин вскакивает вдруг и направляется к стенке полированной — книги, книги, книги, — отпирает ключиком затейливым дверцу бара, достает початую бутылку коньяка и две серебряные стопочки.