— Мой любимый, — приговаривает Васюрин, наливая, — настоящий, из Армении прислали. У меня есть и «Мартель», но я предпочитаю этот. А может, вы хотите французский? — приостанавливается он, как бы спохватившись. — Пожалуйста…

— Нет, — успокаиваю его, — чего зря продукт переводить? — и, подняв стопочку, киваю: — Со свиданьицем.

— На здоровье, — кивает он в ответ.

Принимаемся за кофе, и Васюрин снова запевает хвалебную песнь:

— Настоящий. Бразильский. Приятель один привез. Из Сан-Пауло.

Песнопения эти во славу потребляемых продуктов начинают меня раздражать:

ТАКИЕ БАНКЕТЫ ЗРЯ НЕ ДАЮТСЯ.

— Вкус и аромат, — подпеваю мрачновато. — Тонизирующее действие. Тот, кто черный кофе пьет, никогда не устает.

— Верно, — соглашается Васюрин, — уставать нам нельзя. — Он берегся за бутылку: — По второй?

— Знаете, — ворчу, — у меня складывается впечатление, что вы пригласили меня не для того, чтобы откушать со мной коньяка.

— Да, — улыбается он, — не только для этого.

— Ну, и давайте перейдем к делу, — предлагаю, — не зря же я одолел расстояние в полторы тысячи километров.

Он смотрит на меня внимательно, ставит бутылку и произносит с недоумением некоторым и даже с обидой:

— Мне хотелось обсудить все по-дружески, в застольном, так сказать, порядке, но если вы предпочитаете официозный стиль…

— Я предпочитаю ясность, только и всего.

— Ну, что же, — соглашается он, — и вы по-своему правы.

Он встает, уносит бутылку, запирает ее в бар, усаживается в кресло свое должностное, нажимает кнопку и говорит возникшей в дверях секретарше, и не только ей, но и для меня отчасти:

— Наташа, сотри-ка следы нашей трапезы бурной.

Она молча ставит на поднос кофейничек опорожненный, посуду задействованную, уходит, и, глядя ей вслед — фигуркой ее ладной любуясь? — он роняет как бы между прочим:

— Садитесь поближе. Продолжим в стерильной обстановке.

Пересаживаюсь, и это

НАЧАЛО СЛЕДУЮЩЕГО ДЕЙСТВИЯ,

и я жду с л о в а, а Васюрин молчит, то ли не решаясь вступить, то ли проигрывая свою роль про себя, готовясь.

— Вы человек неглупый, — изрекает он наконец, — и, полагаю, догадываетесь, о чем пойдет речь, и потому говорить я буду открытым текстом.

— Благодарю, — усмехаюсь, — весьма польщен.

Не обратив внимания на реплику мою незамысловатую, он продолжает:

— Вам известно, конечно, что Заурбек Васильевич ушел на пенсию. Человек он заслуженный, и руководитель, наверное, был неплохой, но с фельдфебельскими замашками, и я не думаю, что вам удавалось ладить с ним, не тот у вас характер…

— Давайте оставим З. В. в покое, — предлагаю.

— Да, — соглашается Васюрин, — о покойниках плохо не говорят. Поэтому будем говорить о живых… Вам известно, видимо, и то, что образовавшуюся вакансию займет мой протеже, если выражаться по старинке. Не буду пока называть его фамилию, но смею уверить вас, что человек он вполне современный, с в о й ч е л о в е к, одним словом. Вопрос о его назначении решится через две-три недели, и сразу же по прибытии в Орджоникидзе он подготовит проект приказа о назначении вас на должность ведущего конструктора.

Васюрин улыбается, и улыбка застывает на его лице, словно приклеенная, и он смотрит на меня, ожидая и требуя немедленной, восторженной благодарности.

— Мерси, — киваю. — Но чем обязан?

— Давайте-ка без ложной скромности, — отмахивается он и тут же снова улыбается, но не требовательно уже, улыбается и головой покачивает озадаченно: — Целая группа ученых мужей во главе с вашим покорным слугой, — говорит, — а некоторые из мужей весьма имениты, — он умолкает, позволяя прочувствовать значимость этих слов и восхититься его способностью иронизировать по собственному адресу: — Ха-ха-ха, — выдает для верности коротенький смешок, и когда я откликаюсь наконец:

— Ха-ха-ха, — он продолжает:

— Целая группа ученых, в стенах головного НИИ ведомства, заметьте, в поте лица своего ведет исследования, разрабатывая технологию получения производного AB, столь необходимого в народном хозяйстве. И вот, когда результат получен и найден простой и единственно верный, казалось бы, вариант технологического процесса, где-то на периферии, какой-то никому не известный Алан, — он обескураженно разводит руками, — предлагает конструкцию, которая перечеркивает труды именитых и позволяет, если это подтвердится исследованиями, создать эффективную линию для п р о м ы ш л е н н о г о п р о и з в о д с т в а AB… Поздравляю! — смеется он. — Самолюбие ученых ущемлено, престиж института поставлен под удар и тут, согласно кондовой литературной схеме, а литература, как известно, отражает жизнь, должно произойти следующее: собирается ученый совет, и титулованные мужи, сплоченные общей обидой, рассматривают предложенный проект и отвергают его как нереальный, ошибочный и безграмотный даже, чтобы потом, когда страсти поутихнут, вернуться к нему, обосновать н а у ч н о и представить как собственное детище. Ха-ха-ха!