— Пожалуйста, — Васюрин настороженно смотрит на меня.

— Вы меня вызвали только для э т о г о? — спрашиваю. — Для купли-продажи?

— Я отказываюсь разговаривать в таком тоне!

— В другой формулировке это может звучать так: у вас есть еще ко мне вопросы?

— Нет! — взрывается он. — С вами все ясно!

— Значит, командировку мою будем считать законченной, — говорю, — а в коммюнике можно записать следующее: переговоры протекали в сердечной и дружеской обстановке, но стороны к соглашению не пришли.

— Ваша заявка будет направлена на рецензию к нам в институт, — сообщает он официально и добавляет, не сдержавшись: — Я позабочусь об этом.

УЛЬТИМАТУМ.

— Простите, — пожимаю плечами, — но человек я по сути своей крайне легкомысленный…

— Оно и видно, — вставляет он.

— …и потому мне плевать на ваши угрозы!

Поднимаюсь.

— Прощайте, — киваю, — надеюсь, не увидимся больше. — Беру свой портфельчик и, помахивая им, иду походочкой нарочито-легкой к двери и, распахнув ее, оборачиваюсь с порога: — Привет супруге.

Услышав последние мои слова, Наташа, секретарша, встречает меня благожелательной улыбкой:

— Все в порядке?

— Да, — отвечаю и приостанавливаюсь, уловив вдруг, что она не только на Майю похожа, вернее, их сходство промежуточно, но в обеих уже угадываются черты окончательности, той самой, которую они обретут, сделав выгодную партию, приютившись за железобетонной спиной сановного супруга, черты Люды обретут, жены васюринской.

(Она на полянке на солнечной лежит, раскинувшись в неге, а я вопль свой слышу, обращенный к Майе:

«Но ты же не любишь его, своего будущего мужа!»

Слышу ответ деловитый:

«Он никогда об этом не узнает».)

— Как она поживает, кстати, — спрашиваю, — Люда?

Наташа удивленно смотрит на меня:

— Вам Юрий Степанович сказал?

— Что? — интересуюсь.

— Что мы сестры…

— Нет, — качаю головой, — не сказал, — усмехаюсь, — но я же ясновидец.

— Ох, — смеется она, — как же я забыла?

Достаю из кармана, кладу перед ней командировочное удостоверение:

— Отметьте, пожалуйста.

Она заполняет графу «прибыл-убыл», расписывается, достает из сейфа печать и, дохнув на нее, собирается ставить, но в это время раздается звонок — это Васюрин там у себя кнопку нажал — и, среагировав мгновенно, она с печатью в руке устремляется на зов, но я придерживаю ее за локоток обольстительный:

— Кончайте со мной, — прошу, — не откладывайте.

Она торопливо шлепает печатью и говорит:

— Дату отъезда проставите сами.

— Проставлю, — обещаю, — не забуду.

Выхожу на улицу, а в воздухе морозно, но на тротуаре слякоть — снег, расквашенный великим множеством ног, — и, постояв с минуту на нижней ступени подъезда, я бездумно включаюсь в эту теплотворную работу, иду, не ведая, куда приведет меня путь, где кончится, шагаю бесцельно, но не с обреченностью бродяги, а с легкостью праздного гуляки, а в окнах вспыхивают огни, напоминая о тепле, о домашнем уюте, а для меня, как вы знаете, забронирован номер в гостинице «Россия», и, оказывается, сам о том не подозревая, я именно к ней подвигаюсь и, поняв это, спускаюсь в метро, чтобы ускорить продвижение, и вот она, Кремлевская стена, Мавзолей, Спасская башня, храм Василия Блаженного, брусчатка под ногами, воспоминания — ах, юность прошлая! — и, войдя в сверкающий вестибюль гостиницы, я уже знаю, что поднявшись к себе, ополоснусь под душем, закажу вина в номер, сяду за телефон и начну названивать друзьям своим, однокурсникам, и мы соберемся, как раньше — семь с половиной лет минуло с тех пор, как мгновение пролетело, — соберемся и посидим, поговорим-потрепемся,

КАК В ДОБРЫЕ СТАРЫЕ ВРЕМЕНА,

и, предвкушая радость встречи, я останавливаюсь у стойки, протягиваю паспорт дежурной и произношу с сознанием своей значимости:

— Для меня был заказан номер.

Дежурная перебирает свои бумажки, еще раз перебирает и, перебрав, недоуменно смотрит на меня:

— Ничего нет…

— Как же так? — изумляюсь.

Она еще раз заглядывает в паспорт, повторяет вслух мою фамилию и вдруг, словно обрадовавшись, восклицает:

— Да, была бронь, точно! Но нам позвонили только что и попросили снять ее за ненадобностью.

Стою, растерянный, жду чего-то, и она, истолковав мое ожидание по-своему, возвращает мне паспорт и вздыхает, пожав плечами:

— Ничем не могу помочь.

А мне ничего и не надо уже, я не о том думаю.

— Может, — говорю, — скажете — кто звонил, мужчина или женщина?

Она поднимает кверху глаза — реснички накрашенные, челочка белобрысая, — застывает на миг, вспоминая, и говорит:

— Вроде бы женщина… Да, точно, женщина!

Так я и предполагал. Васюрин, при всех своих недостатках, не опустился бы до такой примитивной мести.