— Теперь мне понятно, откуда Фемах узнал мое имя, — с горечью продолжил негор. — А я-то переживал…

— Я не виновата. — Жанна заплакала. Куда подевалась ее надменность и холодность! Сейчас это была обычная напуганная женщина. — У меня тогда случился жуткий фон, я плохо понимала, что происходит. Тебя рядом не оказалось, и Фемах воспользовался моей слабостью. Я приняла его за тебя! И назвала по имени. И отдала карты по его просьбе.

— Ложь, — отрезал негор. — Не верю. Я видел вас, пылких любовников, ты никогда не была со мной такой страстной!

— Видел? — изумилась Жанна. — Тогда почему не помешал? Повторяю: я была не в себе. Я не понимала происходящее.

— Я был уверен, что ты нарочно изменяешь мне! — будто не слыша Жанну, закричал негор. — Но я простил тебя и ни словом, ни намеком не дал понять, что знаю о твоем проступке. Но Фемах! Этот подлец получил от меня по заслугам. — Шеф засмеялся каркающим смехом.

Марвин насторожился — надо было срочно исправлять ситуацию, не то у шефа может случиться очередной сердечный приступ. Или негор, сам того не желая, устроит его Жанне.

— Шеф, извините, что вмешиваюсь. — Он шагнул вперед, загораживая Жанну. — Помните, вы говорили, что предоставите мне нужные для расследования данные?

Негор непонимающе уставился на подчиненного. Не давая шефу опомниться, Марвин продолжил:

— Объясните, что вы сделали с Фемахом? Это очень важно! А всякие карты и дохлые кадавры подождут, никуда они от нас не денутся.

— Что сделал? — зло усмехнулся негор. — Ничего особенного. Я лишь свел его с ума. Да-да! — повысил голос шеф, пытаясь заглянуть за Марвина. — Я, именно я сделал из него сумасшедшего! Слышишь, Жанна?

— Каким образом? — придерживая разгневанного шефа за плечи, чтобы тот не вырвался и не продолжил скандалить с подругой, громко спросил Марвин. — С помощью вашего истукана? Того, что в кабинете?

— Именно. — Негор внезапно успокоился. Отведя от себя руки Марвина, он сел на край стола, снял пенсне и, оставляя на щеках темные полосы, устало потер лицо ладонью. — Я хотел упечь мерзавца в карцер иллюзий, пожизненно. Но для того, чтобы открылся замок свободной камеры, необходимо согласие всех сотрудников на изоляцию безумца. Которое я не получил, потому что Фемах удрал раньше, чем стал окончательно сумасшедшим.

— Понятно, — задумчиво сказал Марвин. — Надо же, в который раз убеждаюсь, что в основе самых неожиданных поступков всегда лежит банальнейший повод… А карты? Для чего они, откуда?

— После, — отмахнулся негор, вставая и надевая оставленный на стуле пиджак. — Марвин, ты вот чего, ты иди, ладно? Нам с Жанной поговорить надо. О личном, без посторонних. И не бойся, никаких эксцессов больше не будет. Думаешь, я не понял, почему ты кинулся выяснять подробности? — Шеф слабо улыбнулся.

Марвин оглянулся на Жанну, та прошелестела на выдохе:

— Спасибо, не беспокойся.

— Ладно. — Марвин вышел из комнаты, обернулся на пороге. — Если что, я в буфете. Или у себя.

Но ему никто не ответил: Жанна и шеф, взявшись за руки, молча стояли и смотрели друг на друга. Смутившись, Марвин поторопился уйти.

В зале собраний было тихо, просторно — свечи, как и мебель, вновь пропали неизвестно куда. Тусклое дежурное освещение навевало дремотное состояние, потому Марвин, не задерживаясь, направился прямиком в буфет. Поужинать и спать, чего ж еще. Однако, не дойдя до буфета, он услышал далекое, едва слышимое пение. Пели где-то в коридоре, ведущем к бриллиантовому дождю, на два голоса, от души, фальшиво и нестройно.

— А жизнь продолжается, — с удовольствием заметил Марвин. Забыв об ужине, он зашагал по коридору навстречу песне.

Там явно не хватало третьего. Тоже безголосого и тоже крепко фальшивящего.

Марвин закончил бриться. Умылся, фыркая и разбрызгивая вокруг раковины воду, вытер лицо полотенцем, критически изучил свое отражение в зеркале — а, сойдет, не на свидание собрался — и вышел из ванной комнаты. Насвистывая что-то немузыкальное, но вполне подходящее к утреннему настроению, Марвин направился в гостиную.

Возле письменного стола, повернув стул спинкой вперед, сидел Далий. Подперев щеку рукой, он то ли дремал, то ли о чем-то глубоко задумался: с напарника можно было писать убедительную картину под названием «Утро после загула». Помятый вид Далия красноречиво говорил о том, что нынешняя ночь удалась. И что после ухода Марвина напарник продолжил веселье в компании с Гибаряном.

Похоже, одевался Далий тоже в полусне, иначе чем можно было объяснить его пеструю до ряби рубашку-безрукавку, пляжные шорты и резиновые тапочки-шлепки на голую ногу. Наряд, от которого консервативный шеф сначала впадет в ступор, а затем разразится воспитательной речью о нравах молодежи.