В этот туманный момент войны только два члена правительства — Ристо Рюти и Юхо Паасикиви — знали об экзотических делах в Стокгольме и о том, что Таннер вообще вышел на связь с Москвой. Президент Каллиа об этом не знал, ему нужно было об этом сообщить. Маннергейм тоже по большому счету оставался в неведении. Нужно было проконсультироваться с ним и с другими генералами. Было бы хорошо узнать их мнение о происходящем.

Таннер был слишком занят делами на дипломатическом фронте и не следил за военной ситуацией — разумеется, тон сообщений финской Ставки Верховного главнокомандования сообщал, что все было хорошо, или почти хорошо. «Противник продолжает давление на наши позиции на перешейке, по все атаки были отбиты». Так было написано в бюллетене финской армии от 8 февраля.

В то же время Ставка выпустила отчет об огромных русских потерях в матчасти с начала войны. Среди прочего, было скурпулезно подсчитано:

• 546 танков;

• 308 самолетов;

• 203 орудия;

• 294 пулемета;

• 552 грузовика и автомобиля;

• 1560 лошадей;

• 20 тракторов;

• 50 автоматических винтовок;

• 63 полевые кухни;

• 12 аэростатов для наблюдения;

• 135 автоматических револьверов.

Даже пошли разговоры об организации выставки трофейного вооружения в Хельсинки. Несомненный, Таннер также слышал о поражении русского оружия к северу от Ладоги.

В тылу всё, казалось, шло достаточно хорошо. Скорее всего, министр знал о реформе финской системы жалований в армии, вступившей в силу после президентского указа. По новой системе, семья каждого финского солдата получала пособие, от 500 марок за рядового до 2500 марок за генерала. К базовой зарплате шли прибавки в 150 марок за первого ребенка и по 100 марок за каждого следующего ребенка.

Явно ничто не указывало на то, что нация стоит на пороге гибели. Иначе почему бы в этот самый день новый друг Маннергейма, сэр Вальтер Ситрин, глава британских лейбористов, провозгласил: «Финны — нация сверхлюдей!»

На следующий день, 10 февраля, новый член корпуса журналистов в «Кемпе», Томас Хокинс, репортер Ассошиэйтед Пресс, посетил финскую линию фронта с другим американским журналистом. Очевидно, они вдвоем оказались единственными, кому это было разрешено. Их сопровождал бдительный финский офицер, и втроем они отправились в ключевой сектор обороны — Сумма. До линии фронта им пришлось ехать на санях и идти пешком под непрекращающимся русским артиллерийским обстрелом.

«Это было что-то сюрреалистичное, — как вспоминал Хокинс. — Восьмидюймовые снаряды падали на расстоянии пятидесяти ярдов (80 метров) и ломали заснеженные деревья. Они падали и в лесу и по обе стороны узкой тропинки. После того как с полдюжины снарядов просвистело мимо, мы укрылись в финском блиндаже.

Тридцать минут снаряды падали вокруг нашего блиндажа, который трясся от разрывов. После этого русская артиллерия перенесла огонь на другой сектор.

Четыре раза мы видели, как по телефону приходили сообщения о фронтальных атаках советских танков, которые, по словам нашего сопровождающего, все были отбиты. Снаряды от трех до двенадцати дюймов калибром падали с частотой двадцать снарядов в минуту, их дополняли снаряды гаубиц и минометные мины».

В один момент в нескончаемой канонаде Хокинс насчитал сто шесть разрывов в минуту — почти что два разрыва в секунду.

Сопровождающий его офицер, в свою очередь, относился к налету спокойно. Он сообщил скептическому журналисту, что налет был сравнительно слабым по сравнению с теми, что были в прошлые недели. Тем не менее он считал, что выходить на улицу в тот момент было неразумно. В то же самое время он решил показать Хокинсу и его неназванному спутнику финское гостеприимство.

«Надеясь, что огонь скоро утихнет и мы сможем продолжить путь, офицер подал нам чай с хлебом и печеночным паштетом. В блиндаже было тепло, на стенах висели куски красного ковра, пол был деревянный, хороший. На степах были также книжные полки».

Прерываясь на звонки по старомодному французскому полевому телефону, финн обрисовал гостям свое оптимистичное видение боя, который шел снаружи. Да, противник бросил в бой новую технику, но во всех других отношениях самоубийственная тактика была той же самой. Не изменился и исход сражения. «Это было как скотобойня, — отметил он с мрачным удовлетворением, — наши перебили тысячи».

Разумеется, это было правдой. Он не заметил, что у русских были еще тысячи таких же. «Мы удерживаем позиции и будем продолжать их удерживать», — с уверенностью провозгласил он, в то время как его блиндаж снова затрясся от артиллерийского огня.

Более реалистичное описание ситуации в траншеях и каким было новое советское наступление, описано в письме солдата с фронта. Это письмо Вирджиния Коулс добыла у Франка Хейнса, американского военного атташе, с которым она подружилась, а тот добыл это письмо у своего водителя. Солдат, которого звали Лассе, приходился водителю братом.

«Дорогой брат, теперь я знаю, что такое артобстрел…

Если бы не ужасающий, разрывающий мозг на куски огонь артиллерии, то я бы испытывал жалость к серым русским массам, которые в своих длиннополых шинелях шли на нас по пояс по мягкому снегу прямо на наши пулеметы, изрыгающие огонь и смерть.