— Я, знаешь ли, всегда был развит не по годам. Итак… «Иган старше, она доминирует в отношениях, его это обижает, — должно быть, то же относится и к сексу. Недовольство и обида нарастают. Он убивает Кэтрин Таннер в июне восемьдесят девятого, — наверное, его первое убийство. Таннер похожа на Иган и получила такое же хорошее образование. Убив ее, он чувствует, что избавился от власти, которую Иган получила над ним, и, вероятно, может осуществить давно подавленные сексуальные фантазии. Следующая жертва — очередной слепок с Лайзы, но убийство даже не скрыто — он становится злее и чувствует себя более уверенно. Наконец он собирается с духом убить Лайзу, но в отличие от предыдущих это убийство не спланировано заранее и не обдумано. Он испуган, теряет голову и чуть не попадает в тюрьму». — Эрик ухмыльнулся, перелистнул страницу и продолжил: — «А может, и нет. Не очень-то он годится на роль садиста-насильника. Может, злость копилась в нем совершенно безотносительно к Иган? Из-за общей недоступности окружающих женщин? Несмотря на катарсис, испытанный от убийства женщины, которая имеет над ним власть, он в отличие от Эда Кемпера…» — Эрик оторвал взгляд от листка. — Эда Кемпера?

— Он… ну… в общем, расчленял студенток колледжа, потому что ненавидел свою мать, — пробормотала Куинн. — В результате перерезал ей горло и выкинул в бак для мусора. А потом пошел и сам сдался властям.

— Чудненько… «Он еще теряется в женском обществе — молодые физики не записные угодники… — Этот пассаж удостоился очередной ухмылки. — Тоскует по той безграничной власти над женщинами, которую обретает в момент убийства. В девяносто пятом году — а может, и раньше — берется за старое. Теперь более расчетлив. Уже не вблизи от дома, и жертвы больше не копии Лайзы. Отныне жертвы выбираются с таким расчетом, чтобы свести к минимуму вероятность обнаружения и ареста…»

Куинн слышала, как Эрик тщательно складывает листы, но сидела, почти уткнувшись головой в колени.

— Весьма впечатляюще, — заметил Твен, усаживаясь рядом с ней.

— Не знаю, как мне и просить прощения, — выговорила она, не отнимая рук от лица.

— Ты не сделала ничего такого, за что требовалось бы извиняться. Вполне разумная гипотеза. Хочешь знать, в чем ты ошиблась?

Девушка тихонько вздохнула.

— Конечно.

— Лайза. Она была чудесной — очень красивой и очень умной. С ней я чувствовал себя человеком, а не только ходячим калькулятором. Все детство я провел в обществе воспитателей и психиатров, которые из кожи вон лезли, лишь бы проникнуть мне в голову. И не потому, что я им так нравился, а потому, что у них имелись на мой счет всякие теории, которые им хотелось доказать. Или же они хотели написать про меня очередную статью. И после того как я пятнадцать лет служил им лабораторной крысой, ни одному из них не удалось и близко понять, что и как у меня устроено. Одна Лайза понимала.

Звучавшая в его голосе искренняя боль заставила Куинн наконец поднять голову.

— Мои родители меня побаивались, другие дети считали уродцем, мир искусства хотел использовать меня на полную катушку, а большинство ученых только и ждало, чтобы я провалился. Одна Лайза в моей жизни стоила того, чтобы жить.

Куинн порывисто потянулась к нему и накрыла его руку ладонью, но Эрик словно бы не заметил. Он смотрел сквозь собеседницу, не видя ее.

— Даже забавно. И прошло-то всего десять лет, а мне уже трудно представить ее. Как будто все остальное взяло и вытеснило образ Лайзы. Теперь я только и помню те неприятности, которых хлебнул после ее смерти…

— Да ты и знал-то ее сколько? Два года? И провел последние десять лет, расплачиваясь за это. Тебе пришлось жить под гнетом подозрений, пришлось покинуть дом…

Эрик резко выдохнул через нос. Возможно, это был горький смешок, но Куинн точно не поняла.

— Я не смог выносить все эти взгляды, понимаешь? Если я зарабатывался допоздна, женщины находили любой предлог, чтобы не оставаться со мной наедине в лаборатории. А потом еще и тот сукин сын из Балтимора, полицейский…

— Ренквист?

Эрик кивнул.

— Он не давал мне прохода, снова и снова приставал с одними и теми же вопросами, нашел поводы обзвонить всех людей, с которыми я хоть как-то поддерживал отношения. Все свое время тратил на попытки подловить меня — вместо того, чтобы искать негодяя, убившего Лайзу. И по сей день единственные друзья, что у меня остались, — это люди, которые знали меня до того, как все это произошло, и не поверили, что я виновен. Но таких очень немного.

Он замолчал, глядя на досье, что лежало на полу между ними. Куинн убрала руку, думая, что Эрик вот-вот потянется к нему, однако Твен не спешил брать папку. Вместо этого он снова откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел на собеседницу.

— Ну, довольно нытья. А как насчет тебя?

— В смысле?

— Теперь ты знаешь историю всей моей жизни, самые потаенные уголки моей души, а я про тебя — вообще ничего.

Девушка пожала плечами:

— Да мне и рассказывать-то особо нечего. Моя жизнь была далеко не такой интересной, как твоя.

Эрик молчал, словно приглашая ее продолжать.

— Я выросла на маленькой молочной ферме в Западной Виргинии. А как окончила колледж, свалила оттуда со всей скоростью, как только могла.

— Почему?

— Очевидно, ты никогда не был на маленьких молочных фермах в Западной Виргинии.

— Хотела на мир взглянуть и себя показать?

— Можно сказать и так. Попав в Вашингтон, устроилась на работу программистом. А через год перешла на канцелярскую работу в ФБР, потому что хотела стать агентом.

— Правда? По-моему, стиль у тебя совсем не фэбээровский.

— Я бы справилась не хуже других, — защищаясь, проговорила Куинн.

— Вообще-то это задумывалось как комплимент. Чего ради ты вздумала идти в агенты?