Поэты пражского «Скита»
вернуться

Малевич Олег Михайлович
Шрифт:

«Жду и тоскливо множу…»

Жду и тоскливо множу Жизни каждый удар. Пустую покинув ложу, На сцену несу свой дар. Занавес поднят. Время, Время игру начать. На сердце крепче кремня Воли моей печать. Я сама углем на картоне Свою начертала роль. Бутафорской принцессой в короне Жду тебя, театральный король. Но приходишь ты бледный-бледный И совсем, совсем не тот. Мечом рассечен панцирь медный, И черный искривлен рот. Взгляд задернут угрюмой тайной, Пусты тени свинцовых век. Ты пришел, не король театральный, А усталый чужой человек.

Борис СЕМЕНОВ *

ПСАЛОМ [95]

Росами студеными обрызнут. Лунными полотнами нехолен, Стал я, Господи, на перепутьях жизни, Чтоб творить Твою святую волю. Ласковело тело молодое Гибче хмелю, ярче винограду; Исплели лазоревые зной На высотах солнечные грады, А в долине мир лежал невзорот… Ты ль дороги застил предо мною, Господи, метнул на горы горы, Грозами взошел над головою? Тяжело вздымать Господни нови. Пламенеть в извивах ярых молний, Заболочены уже низины кровью, И нельзя дышать на всхолмьях. Господи, все дни мои распяты — Не уйду с Твоих великих пашен. Но в дымах последнего заката Дай узреть подножья новых башен. «Своими путями». 1925. № 8–9

95

В рукописи — без названия.

«Полуденных нам не услышать песен…»

Полуденных нам не услышать песен, Не трогать солнечные удила — Безумная земля нас родила, Чтоб только прободать густеющую плесень, И бросила в распластанные ночи. Исторгнули мы искры изо льда, Мы вьюгами легли на города, И тел истерзанные осветила клочья Колдующая, четкая звезда. И правы мы… Не миллионы ль мертвых Из нас кричат во вздыбленные дни… — Пусть древние горят в крови огни. Пусть кости слабых сломлены и — стерты, Растоптаны последние когорты, — Чтоб в судорогах зачатый убийца Безмерной похотью засеял новый род… О, никогда победа не умрет, А слава никогда не истребится. Но переплавится в назвездные зарницы. И будет опьянять издалека Того, кто соберет в танцующее тело Все то, что в нас томилось и звенело, Угадывая дальние века. «Воля России». 1925. № 11

MARCHE FUN'EBRE [96]

Снова годы ползут без крыл — Так до конца. Огненный взмет не достиг, не открыл Солнечного венца. Разве поверить — навек угас. — Допито все вино — В тысячелетьях, быть может, раз Все нам узнать дано. Разве простить — как позабыть Времени алый ссек. Разве не мог бы и большим быть Тот, кто всего человек. Будут сниться, будут звать Глотки голодных труб, Не целовать, не целовать Вишенья милых губ. Если бы гребни алых сеч Вновь схлестнуть на горе. Если бы пламя вновь разжечь, Чтобы сгореть, сгореть. В ночь оглянуться… увидать Зубьи изломы воль, Все превозмочь… и оторвать Всю человечью боль. «Годы». 1926. № 4

96

Траурный марш (фр.).

«Уж яблони на солнце устают…»

Уж яблони на солнце устают медовиться под ношею тяжелой. Весь день и ночь сады поют, поют. Не отлетают золотые пчелы. Куда бежишь от солнечных тенет? — Все тяжелее бахромятся маки. Такой тугой и терпкий в жилах мед взострил грудей серебряную накипь, и сдвинулись спаленные поля. О, для чего же безнадежно спорить? ведь в этот час для каждого земля задохшиеся вывернула поры. «Своими путями». 1926 № 12–13

«Целомудренно сокрывшие печали…»

Целомудренно сокрывшие печали В годы исполнения и гроз — Все мы, сталь приявшие и сталью Пораженные, не стоим слез. Но, исполнив слово мудрых библий, Предсказанья вещих снов, Мы погибнем, как другие гибли. Как грядущим гибнуть суждено. Много нас, уже уснувших рано, Восприявших гибели и тлен. Под колючим скорчены бурьяном В пустырях у выщербленных стен. Оттого ль репейники и цепки. Что под ними полегли Возлюбившие до ненависти крепко Смоляные буести земли. Будут цвесть и клены и сирени, Колыхаться золотые дни… Господи, в лугах Твоих весенних Без весны ушедших помяни. «Родное слово». 1926. № 11

«Золотом и снегом зори росные…»

Золотом и снегом зори росные Яблонное кружево исплели, В синих перелесках снова весны Звонкие возносят хрустали. Опоили день кудрявой брагой, Опрокинули в кудрявый хмель; Девушки в сиреневых оврагах Тонкую пригубили свирель. И поют над миром те свирели — Ждут кого иль плачут над собой; Пухлые ручонки в колыбелях Тянутся за розовой звездой. И мерцают звезды… Звезды — дети… А над ними веет, никому не зрим. Мягкими крылами — взмах — столетье — Ласковый и мудрый серафим. Без конца путей в широком мире. Без числа детей и ясных звезд… Ворожит грядущим птица Сирин, По ушедшим плачет Алконост. «Родное слово». 1926. № 12

ВЕДЬМЫ

Хмелея от серебряного сна, Рыхлеют ячмени под синеватым паром, И сладкая, комолая луна Прилипла к старой липе за амбаром. Едва звенит плескучий разговор Ленивых струй на мельнице забытой. Медвяная мука обсахарила двор, Мерцая в черноте горбатого корыта. Пахнет от сена жаркой духотой И солодом, вздохнет в хлеву корова, На насести патлатый домовой Встревожит кур, и все затихнет снова. Лишь тикает мечтательный сверчок… В оконной проруби распяливаясь, невод Влечется по избе и зеленит плечо. Откинутую грудь и икры спящих девок. Скользит по мягким ртам и бередит До тусклого белка размученные веки. И снятся им блескучие котлы среди Огней. И вот он, властный, некий Дает им знак… Как змеи, поднялись И отдались скольженью гибких метел, И рулится навстречу им в полете Неистово сверкающая высь…