Шрифт:
Энсон выразил женщине свое сочувствие, поблагодарил за то, что она согласилась их принять, и спросил про мужа.
— Мы были женаты двенадцать лет, — сообщила Нарендра. — У нас двое сыновей, девяти и шести лет. Они очень скучают без отца и неохотно говорят о том, что случилось.
— Я не буду их беспокоить, — пообещал Энсон.
— Я вам признательна. Вы знаете, до того как произошло это кровоизлияние, у мужа было отличное здоровье. Удар оказался совершенно неожиданным и очень сильным, мне сказали, что у него порвался какой-то сосуд, который был слабым от рождения.
— Да, врожденный артериовенозный порок, — вступила в разговор Сен-Пьер.
— Я так и предполагал, — сказал Энсон.
— Мы обсуждали с мужем, в общих чертах, что бы мы хотели сделать, если нечто подобное случится. Конечно, мы не ожидали, что... — Нарендра прослезилась. Хандури жестом дал понять, что все в порядке и женщине просто нужно дать время, чтобы она овладела собой и смогла продолжать. — ...что кому-то из нас придется принимать такое решение.
— Я понимаю, — вздохнул Энсон.
— У мужа взяли для пересадки легкое, роговицы и почки, — объяснила Хандури. — Потом ему устроили пышные похороны — шраддха, — и тело кремировали.
— Семья Нарджот — не сикхи? — поинтересовался Энсон, видя, что на фотографии у мужчины нет бороды и традиционного тюрбана.
— Нет, — ответила Хандури. — Они, как и я, индуисты.
— А разве индуисты не считают, что пересадка органов — это глумление над телом и потому недопустима? — спросил Энсон.
За Нарендру ответил Хандури.
— Раньше это, безусловно, было так, — сказал он, — но теперь все больше индусов понимают, что пересадка органов — благо для других, и поэтому отдать часть своего тела почетно. К счастью для вас и для тех, кто получил органы Т. Дж., его семья отличалась прогрессивными взглядами.
Беседа с переводом длилась больше часа. Энсон задавал много вопросов о личности Т. Дж. Нарджота, его интересах и образе жизни.
— Похоже, ваш муж был незаурядным человеком, — сказал он, когда Нарендра закончила свой рассказ.
— О да, вы правы, — ответила женщина. — Он был особенным человеком, и нам всегда будет его не хватать.
В конце визита Нарендра провела гостей по дому, и Энсон заглянул в детскую к мальчикам. В холле он достал из кармана конверт. Нарендра, сразу догадавшаяся, что это значит, сначала протестовала, но тут вмешался Хандури, и после довольно долгих объяснений на хинди женщина взяла конверт, поднялась на цыпочки и быстро поцеловала Энсона в щеку.
— Берегите себя, доктор Энсон, — сказала она. — Мой муж живет в вашем теле.
— Мое тело будет храмом в его память, миссис Нарджот, — ответил Энсон.
— Итак, доктор Джозеф, — начал Хандури, когда они ехали обратно в аэропорт, — полагаю, что встреча с вдовой вашего благодетеля оказалась именно такой, как вы ожидали?
— Вообще-то я привык поменьше ожидать и надеяться, — сказал Энсон, — но эта встреча, безусловно, на многое раскрыла мне глаза. Я ее никогда не забуду.
Кулаки Энсона, когда их не могли видеть ни Хандури, ни Сен-Пьер, сжались так сильно, что ногти до боли врезались в ладони.
Была половина четвертого утра, когда Энсон вылез через окно своей квартиры на улицу. Джунгли, промытые легким дождем, пахли ароматно и таинственно. Пригибаясь к земле и обходя места, которые просматривались камерами, Энсон по большой дуге обошел густой кустарник, а потом свернул направо к подъездной дороге к больнице. Ночью там ходили охранники, но делали это редко.
Перелет из Амритсара домой с двумя пересадками занял почти целый день. Энсон призвал на помощь своего испытанного друга Франсиса Нгале, и тот сделал все, что от него требовалось. Потом Энсон принял душ, отдохнул, оделся в чистый темный спортивный костюм и наконец вылез в окно. Через двадцать минут он стоял на дороге, которую власти заасфальтировали в благодарность за работу его клиники. Для того чтобы сориентироваться, понадобилось несколько секунд, и доктор понял, что Нгале ждет его совсем рядом, чуть южнее по дороге.