— Убери копыта, — пнул лежащего на пайолах незваного гостя и позвал моториста. — Иди сюда, дорогой.

Флотский комендор поднялся по трапу на четвереньках. Сын Памира встал за пульт. Я замкнул пассатижами клеммы на РЩ:

— За-пус-кай!

Две дуги полыхнули в машинном отделении, но стартер пришёл в движение. Только на миг он дёрнулся и отключился. Но этого мгновения хватило, чтобы его зубчатка вошла в зацепление с венцом маховика, и тот дёрнулся, возбудив к жизни весь дизель. Он завёлся. Завёлся! С пол-оборота, не смотря на чертовский холод.

Звонит телеграф — боцман требует нагрузки ходовому. Эй-эй-эй, что за дела? Управляйся, брат-таджик, мне на свой корвет пора. Выскочил на спардек. Мама родная! Камень-Рыболовская бухта вся в лучах прожекторов. Катера уже вышли за оголовок. Возле него теперь куда опаснее, чем на просторе. Родной ПСКа-69 показал корму. Не успел! Ну, не успел — значит, опоздал. Значит, придёт ещё время свиданий. Для начала надо выяснить обстановку. Лезу на мостик к боцману. Тот повеселел — катер стал управляем, опасные валуны оголовка остались позади.

— Спасибо! — хлопает меня по плечу и кричит в ухо.

За что спасибо — за то, что челюсть свернул комендору, а не ему? Впрочем, он может и не знать о моём новом святотатстве. У Тюлькина флота с годовщиной попроще.

— Как бы мне домой-то, а?

— Да ты что? Кто будет швартоваться при такой волне? Гостюй, брат чекист.

— А куда мы сейчас?

— Отойдём подальше да якорь бросим. Вон там и там уже стояночные огни зажгли.

Боцман сделал, как сказал, — отвёл АК на пару кабельтовых от берега и бросил якорь. Волны, как горы, шли одна за другой. Катер бросало из стороны в сторону, сверху вниз, но якорь держал. Да так крепко, что каждый раз, когда цепь натягивалась, происходил рывок — будто кто-то огромный и злой дёргал нас за цепочку, как непослушную шавку. На ногах устоять было трудно от таких рывков.

С палубы все пропали. Я не думал, что в кубрике мне будут очень рады — особенно обиженный комендор. Спустился в машинное отделение, скоротать остаток ночи. Благо здесь никого не было, а было тепло от работающего на холостых оборотах двигателя.

Рассвет побелил стёкла иллюминаторов. Поднялся на палубу — ни души. За бортом по-прежнему крутые волны, и катера, как колоши, меж них бултыхаются. Но ветра вроде нет, а это значит, что скоро и Ханка успокоится. Мелка она слишком и широка — вот беда. Налетит шквал, пронесётся, а вода сутки, а то и двое успокоиться не может. Да, ладно, не привыкать.

Обошёл по периметру флотский АК. Каюта под замком. В ходовой рубке боцман бдит, уронив голову на стол.

— Чай будем пить? — спрашиваю.

Он поднял мутный взор, пошевелил пальцами — ничего не понять.

— Ты нализался что ль?

Спускаюсь вниз. На камбузе пусто, плита холодная. Кубрик. Толкнул дверь. Мама родная! Ну и вонизм. На рундуках, в гамаках лежат моряки. Обрыгали всё, что могли, и друг друга тоже. Я зажимаю нос:

— Есть кто живой?

На ближайшем рундуке шевеление. Включаю свет. Вчерашний комендор — лицо, как у призрака. Прости, брат, я как-то нечаянно тебя вчера. Но ему не до извинений моих: весь вид его и взгляд молят — добей, больше не могу. Э, как вас, моряки, укачало — столько лишней пищи разом обнаружилось. А мне б нежеваный кусочек хлебца с маслом.

В пассажирке на баночках умирали два моряка, но и они успели очистить на пайолы желудки. Спускаться туда не хотелось. Вернулся к боцману. Тот, бедняга, видимо не ужинал: желудок выворачивался, но ничем, кроме длинной слюны, свисавшей теперь со стола, порадовать белый свет не смог. Вот непруха! Помирай, Антон Агапов, голодной смертью.

Вернулся в машинное отделение. Нашёл причину короткого замыкания. Повертел в руках оплавленную контргайку. Вот из-за этой финдюлины теперь голодаю. Размахнулся и забросил под пайолы. У себя б такого не позволил — а тут, как месть за гостеприимство. Заглушил двигатель. Снова запустил — работает, как часы. Ай да, Антоха, молодец! Лёг на аккумуляторную коробку и загрустил.

Шторм, внезапно налетевший в полночь, к рассвету потерял силу, но всё ещё держал катера на якорях: волны не обещали спокойной стоянки у стенки. Из Ханкайских просторов явился новый персонаж — Артиллерийский катер. Помнится, в начале лета в паре с другим ушли они в Хабаровск на капремонт. Вот вернулся один, к самому концу навигации. Да в такой шторм! А где ж второй? Плохо без связи болтаться на якоре.

Через пару часиков вновь объект на горизонте. Это наш — ПСКа-67 возвращался с границы. Что, приспичило, мичман Тихомиров? Потрепала вас нынче Ханка на правом фланге?

Эка невидаль — катер в базу возвращается. Но мостики и баки наших и некоторых флотских АК вдруг заполнились народом. Что такое, что случилось? У ПСКа-67 приспущен ходовой флаг. Тревога холодной ладонью сдавила сердце — кого-то этой ночью угробила разгневанная Ханка.

История флота пишется кровью его моряков. А кровь эта зачастую на совести дураков. Какому дурню взбрело в голову оставить балласт с АКашек в Камень-Рыболове, отправляя их на ремонт в Хабаровск? Что, погранцы на Новомихайловской заставе растащили б их, полупудовые чугунные чушки, на сувениры? Какой чёрт заставил командиров выйти в ночную Ханку из тихой Сунгачи, не имея на борту радиосвязи? По дому соскучились, товарищи сундуки? Четыре месяца не были? А как же мы служим по три года?