Екатерина, столь сильно любившая дочь, испытала нестерпимую боль разочарования, но, не желая ронять достоинство королевы Франции, постаралась не выказывать одолевавшие ее огорчение и досаду. Напротив, как подобает настоящей государыне, она устроила ей по-королевски пышные и торжественные проводы. 2 июля при расставании и Карл IX, и его мать были в слезах, тогда как Елизавета казалась гораздо менее взволнованной. Тогда уже и Екатерина не удержалась от горького упрека: «До чего же ты стала испанкой, моя девочка!» Дочь повторила судьбу матери, которую флорентийцы с полным правом могли бы упрекнуть: «До чего же ты стала француженкой, урожденная Медичи!»

Неутешительные результаты переговоров в Байонне еще более осложнили и без того непростое положение Екатерины. Тогда как Филипп II считал ее сообщницей еретиков, поддерживавших мятеж Нидерландов против Испании, французские кальвинисты были убеждены в обратном. Их ненависть к королеве-матери доходила до того, что они, не желая замечать всех ее усилий по реализации политики терпимости и недопущению во Франции инквизиции, чего так настойчиво добивался Филипп II, распускали о ней самые грязные слухи. На своих проповедях они открыто говорили, что эта итальянка, настоящее исчадие ада, заключила в Байонне договор с испанским королем, обязавшись всячески искоренять гугенотов. В этой откровенной клевете ни на йоту не содержалось правды, однако протестанты были убеждены, что именно тогда в Байонне замышлялся план того, что войдет в историю под названием Варфоломеевской ночи. Сочинили даже описание секретной встречи с глазу на глаз Екатерины с герцогом Альбой (интересно, откуда стало известно это, если беседа проходила без свидетелей?), в ходе которой они договорились устранить гугенотских вождей. Альба будто бы передал королеве требование испанского монарха незамедлительно покончить с политикой терпимости в отношении еретиков. В ответ на это Екатерина возразила, что Франция не располагает достаточными средствами для обеспечения религиозного единомыслия. Тогда испанец недоуменно спросил: неужели во всей Франции не найдется одного хорошего кинжала? Продолжая всё сводить к финансовой проблеме, королева будто бы пояснила, что истребление всех протестантов тоже обойдется недешево. Однако Альба и не предлагал перерезать всех гугенотов. «И десять тысяч лягушек не стоят одного лосося», — ответил он загадочной фразой. Нетрудно было догадаться, что под лососем подразумевается вождь гугенотов и ему должен был предназначаться удар кинжалом. Если допустить, что уже тогда Екатерина решила физически устранить Колиньи, то спрашивается: почему так долго тянула с исполнением задуманного? Более того, как далее увидим, она еще не раз пыталась наладить отношения с ним.

Королевский тур вступил в завершающую стадию. Продолжив путь, двор сделал остановку в Не-раке, пользуясь гостеприимством гугенотки Жанны д’Альбре, жесткая политика которой в отношении католиков давно беспокоила Екатерину. Королева попыталась убедить ее в необходимости более терпимого отношения к исповедующим другую религию, но ее призывы оставались гласом вопиющего в пустыне. Продвигаясь далее по Гаскони, королевский кортеж сталкивался приблизительно с такой же ситуацией, как и на юге: города оказывали ему то радушный, то сдержанный прием, враждебность католиков и гугенотов друг к другу проявлялась то более открыто, то завуалированно, и хорошо еще, что дело не доходило до кровавых эксцессов. Повсюду, где был возможен диалог, Екатерина проводила свою политику умиротворения и терпимости. Где-то она гарантировала свободное отправление кальвинистского культа, а где-то требовала вновь открыть католические храмы, закрытые гугенотами. Кое-где приходилось напоминать губернаторам о необходимости неукоснительного исполнения королевского эдикта.

Прибыв в Коньяк, родной город Франциска I, Екатерина была приятно удивлена радушным приемом, несмотря на то, что значительную часть населения там составляли гугеноты. Праздновали с искренней радостью и в полном согласии. Это было одно из немногих мест во Франции, в которых королевский эдикт о мире и терпимости был правильно понят, надлежащим образом применялся и приносил свои благотворные плоды — мир и процветание. Приятным сюрпризом для Екатерины оказался и прием, оказанный королевскому семейству в Ла-Рошели, цитадели воинствующего кальвинизма. Особых проявлений радости не наблюдалось, однако встречали достойно, с уважением. Карл IX попытался было заступиться за католиков, но не слишком преуспел в этом. Пришлось довольствоваться тем, что во время его пребывания в городе отслужили католическую мессу.

В Анжере, где гугенотов не было, королевское семейство встречали цветами и приветственными речами. Пребывание в Анжу было подобно увеселительной прогулке в компании преданных и дружески настроенных сеньоров. Двор нанес даже визит поэту Ронсару, певцу красоты, молодости и любви, певшему также славу королю, королеве и короне. Ни полемики, ни ненависти, ни кровопролития. Столь же благостная атмосфера царила и в Туре, куда двор прибыл в конце ноября 1565 года. Католики жили в согласии с весьма многочисленными здесь протестантами, хранившими верность королевской власти, в коей видели гаранта гражданского мира.

Покинув Тур, королевский кортеж разделился: часть его во главе с Екатериной направилась в Шенонсо, столь милый ее сердцу замок, другая часть двинулась в Блуа, а третья — в Амбуаз. В декабре все вновь воссоединились в Блуа, откуда переместились в Мулен. Эта старинная резиденция герцогов Бурбонов на три месяца стала столицей Франции. Здесь Екатерина принимала иностранных послов и отсюда направляла своих к иностранным дворам. Однако больше, чем иностранные дела, ее беспокоила обстановка внутри королевства: столкновения отдельных магнатов грозили вновь перерасти в гражданскую войну. Ее тревожила враждебность в отношениях между кланом Монморанси и Гизами, и она задалась целью помирить их. Три года, взятые Карлом IX на размышление для принятия решения по делу Колиньи, обвинявшегося в убийстве герцога Гиза, истекли, и оба семейства ждали королевского приговора. Наконец 29 января 1566 года на заседании королевского совета объявили: Колиньи невиновен.

За эти годы изменилось отношение к нему короля и королевы-матери: он опять вошел в такой фавор, что был выше любых подозрений. Кроме того, протестантские армии, стоявшие за ним и принцем Конде, были слишком сильны, чтобы выступать против них ради удовлетворения требований Гизов. Миротворица Екатерина хотела любой ценой избежать новой гражданской войны и потому поддержала более сильного. Ее благоволение, пусть и временное, к Колиньи было полезно для сохранения в стране мира. Ради публичного примирения она пригласила в Мулен и адмирала, и Гизов. Кардинал Лотарингский и Колиньи, эти смертельные враги, в которых клокотала ненависть и которые готовы были на месте прикончить друг друга, обнялись в присутствии короля, канцлера и нотаблей. Екатерина была уверена, что совершила великое дело ради сохранения гражданского мира; что же касается «примирившихся», то они возненавидели ее за то, что она принудила их к столь унизительному лицедейству.

Многомесячный королевский тур подходил к концу, и под занавес Екатерина решила посетить родовые владения своей матери в Оверни, наследницей которой являлась. 30 апреля 1566 года королевский кортеж прибыл в Сен-Мор, откуда два года и четыре месяца тому назад начиналось грандиозное путешествие, а на следующий день уже Париж встречал короля, королеву-мать и их свиту Эта поездка по стране явилась одним из наиболее значительных политических актов, совершенных Екатериной Медичи. Никто из французских королей не сделал так много для пропаганды монархической власти, как эта итальянка. Лично для себя она не извлекла из этого выгоды, но ее сыновьям, поочередно занимавшим королевский трон, впоследствии это очень пригодилось, в какой-то мере компенсировав дефицит их политического таланта.