Пленная Воля
вернуться

Рафалович Сергей Львович
Шрифт:

«Сосновый бор повырублен под дачи…»

Сосновый бор повырублен под дачи и дебри жуткие расчищены давно. И все же тут мечтается иначе и легче дышится, хотя на каждой даче, соседи хмурые весь день глядят в окно. Чарует ли простор иль тишина утешна? ласкает зелень? нежен плеск воды? иль мило то, что жизнь течет неспешно, и все, что в будничных заботах безутешно, растаяло, как туч далекие ряды? Есть прелесть тайная и в призрачной свободе, освобождение для тех, кто мог уйти от повседневности к бессуетной природе, невольнице, забывшей о свободе, не знающей, что к далям есть пути. И все же каждый день, когда дорогой черной, гудя, проносится дымящий паровоз, с вагонами, бегущими проворно туда, где в бездне стонущей и черной замрет испуганно веселый бег колес, влечется сердце сладостным позывом, — как будто жизнь в томительном плену, — за мощным гулом, вставшим над обрывом, и соблазняется неведомым позывом, презрев покой, простор и тишину.

Весенняя гроза

Ливень льет как из ведра, в небе огненные змеи. Воды плещут, где вчера мы бродили по алле. Гром над самой головой, за раскатами раскаты. Спрятал зонтик дождевой в рясу дьякон бородатый. Забралась на сеновал в радостной истоме девка. А ручей забушевал, точно он Большая Невка. Но не веришь ничему, не боишься даже страха, и смеешься потому, что промокла вся рубаха. Мир бушующий так мил, тепел дождь и ветер весел: от избытка вешних сил он шутя накуралесил.

В поезде

Мимо окон в быстром беге мчатся тихие телеги; быстротой удивлены нивы, рощи, реки, села, церковь, фабрика и школа, и недвижный серп луны. Солнце низкое над пашней, ниже колокольной башни, ниже леса и домов, медно-красным блещет оком, проплывая боком, боком мимо хат и кабаков. Всюду зелень, листья, травы, сень манящая дубравы и полей вечерний пир. Но дымя, свистя и воя, мчится поезд, версты кроя, — и навстречу мчится мир. Тут и там, вблизи, вдалёке, об ином вещают роке незнакомые места. И не знавшая приюта, негой мирного уюта соблазняется мечта. Но как жизнь, неудержима, мимо окон, мимо, мимо мчится милая земля, люди чуждые и веси, и деревья в чуждом лесе, и озера, и поля. Все, что кажется утешным, светлым, радостным и здешним, в жизнь вовеки не включу. Но в пыли и в клубах дыма, вдаль влеком неудержимо, мимо счастья пролечу.

«Рожденный Девой Непорочной…»

Рожденный Девой Непорочной, земной не ведавшей любви, не Ты ль связуешь в час урочный два сердца радостью непрочной и крепкой мукою любви? Не Ты ли истиной и ложью, не зная клятв, не зная лжи, являешь грешным милость Божью и Сам склоняешь к бездорожью пути, ведущие ко лжи? И если право осужденье, и строг и праведен закон, зачем же Ты даришь прощенье, зачем Твое благословенье на преступающих закон? Иль меря страсть иною мерой, иной Ты ведаешь завет, и не покроет пепел серый сердца, где неугасной верой зажжен непознанный завет? Но Ты один, рожденный Девой, и девственный свершивший путь, с креста на тех глядишь без гнева, кто соблазненный вместе с Евой, ушел из Рая в страстный путь.

Две грани

Нам два удела даны заране от грани белой до черной грани. Железным плугом, клинком из стали мы друг за другом и глубь и дали захватим властно, отдав без счета, с рудою красной кровавость пота. Но к выси белой над черной пашней возводим смело святые башни, где той же кровью мы истекаем, над здешней новью нездешней чаем. И будет лето, и будут зимы: дождется ль света мой край родимый? Иль тщетно спорим с двойным уделом меж Черным морем и морем Белым?

«В небе тянут журавли…»

В небе тянут журавли острым треугольником. Плод незримый, плоди земли не они ли принесли всем земным невольникам? Спеет-зреет сочный злак, пухнут почки жадные. У коров, кобыл, собак, плодородья вещий знак, животы громадные. Ходят бабы не спеша, тяжкие, усталые, чревом бережно дыша, и вовнутрь, где бдит душа, смотрят очи впалые. Сладко сеять и зачать, вынести не весело. Чтоб пригреть и приласкать, над земными — Божья мать солнышко повесила.

«Не вчера ли было ново…»

Не вчера ли было ново слово страсти между нами? И вверху за облаками ухмылялася луна? А сегодня ты в другого так же страстно влюблена. День приходит, день уходит, сердце ль жаждет перемены? иль желанье только пена докатившейся волны? или, может быть, свободе даже в страсти мы верны? Было, снилось, примечталось? все равно и все едино. Не нашла ты господина, я не стал рабом твоим. Сладко нам вчера лобзалось: сладко нам лобзаться ныне, мне — с другой и вам — с другим.

«И если ты уйдешь к нему…»

И если ты уйдешь к нему, чтоб больше не вернуться, замкну я сердце, как тюрьму, но очи не сомкнутся. И если ты шепнешь: прощай! смущаясь и бледнея, — отвечу: светел древний рай, — и промолчу про змея. И если скорбь узнаешь ты, какой еще не знала, на неувядшие цветы наброшу покрывало. Но если радость — луч небес блеснет тебе, как чудо, о том, чтоб я лишь не воскрес, Творцу молиться буду.