Шрифт:
Дворничиха вздохнула и покачала головой.
— Понятые, перейдем в спальню.
На полу еще не засохла Катькина кровь.
— Гестапо! — ткнула она пальцем. — Понятые…
— То ли еще будет, — угрожающе шепнул Ледогоров.
— Поняла. Молчу.
Полянский приоткрыл пошире балконную дверь. Потянуло спасительным сквозняком. Небо за окном было синее-синее.
— Саша! — неожиданно позвал все время молчащий Мальцев, застыв перед открытым ящиком комода в углу.
Ледогоров подошел.
— Понятые, прошу поближе и повнимательнее! Серж! Найди какую-нибудь коробку!
Под стопкой белья матово отсвечивал стволом пистолет ТТ.
Муратова не шелохнулась. Катька подошла поближе.
— Ну ты даешь, подружка! — присвистнула она. — Нашла куда срок свой спрятать!
Ледогоров сел на кровать и посмотрел на Полянского. Тот улыбался.
А может, его просто слепило солнце.
Кофе блаженно наполняет пустой, бурчащий желудок. Мягкий бублик заканчивается с неумолимой быстротой. Полянский ставит чашку и закидывает ноги на стул.
— Хорошо!
— Да. У меня вообще на голодный желудок голова не варит.
В раскрытое окно кабинета вовсю плывет белый июльский зной.
— С кого начнем?
— С Кати. Как ее, кстати?
— Лукьянова Екатерина Матвевна.
— Хватит стебаться!
— На справку! Читай!
— Действительно, Матвеевна, семьдесят четвертого, статья сто пятьдесят восемь, часть три. Освобождена…
— Я по пути понял, что они — одноклассницы.
— Классная у них школа! А?
— Ладно! Давай допивай и поехали.
— Дай покурить спокойно!
— Кури, а я пока начну.
— Вот торопыга!
Жарко.
Одетая, Лукьянова выглядела менее интересно. Обыкновенная крупная «телка» в просторной футболке и обтягивающих зад джинсах. К тому же с разбитой физиономией.
— Кофе будешь?
— Давай! И сигаретку!
Курить ей было явно больно. Она охала и морщилась.
— Ну ты приложил!
— Сама виновата. Чего под руку кидаешься.
— Это спьяну и спросонья. Да я не жалуюсь.
Ледогоров потряс справкой об освобождении.
— Неделю, как на свободе. За что сидела-то?
— Там написано.
— Написано-то — написано. А по жизни?
Она отхлебнула кофе и ойкнула.
— Больно, б…! По жизни — за глупость и любовь. Правда. Милый мой хаты чистил с пацанами, и меня потянул. Им по семь, мне три.
— В Саблино отбывала?
— Там написано.
Несмотря на жару, Ледогоров снова включил чайник. Невыспавшийся, перенервничавший организм требовал еще кофе. Девица ему нравилась. Она не комплексовала, не рисовалась, не жаловалась на судьбу, просто была самой собой.
— Муратову давно знаешь?
— Верку? С первого класса. Она одна мне письма писала. На свиданки ездила. Она клевая.
Ледогоров кивнул.
— Как ты к ней попала?
— Как? Обыкновенно. Вышла, позвонила и приехала.
— Когда?
Катька посчитала, загибая пальцы.
— В четверг. Вечером.
Чайник забулькал и щелкнул. Полянский налил кофе себе и Ледогорову.
— Тебе долить?
Она поморщилась.
— Мне бы лучше водки.
— Подождешь.
— Как скажешь, начальник.
— Мужика ее знаешь?
— Которого?
— Не дури! Зураба.
— Зуру? Конечно видела. Он до воскресенья был.
Ледогоров с Полянским переглянулись. Двух дней не хватило.
— А теперь где?
Она пожала плечами.
— А я почем знаю? Это Веркин мужик.
Полянский присел рядом на корточки.
— А друзей его видела кого-нибудь?
Она кивнула.
— Ну да. Кобу, по-моему. Здорового такого. Он его вызвонил в первый день. — Она улыбнулась. — Очень уж мне хотелось.
— Телефон оставил?
— Да на хрен он мне нужен! Сделал дело и ладно!
— И чего? Зураб не говорил, куда едет?
— А мне надо…