Шрифт:
Зураб спокойно шел по тротуару, подставляя лицо палящему солнцу. Он был в том же черном пиджаке, черных джинсах и ослепительно белой футболке.
Ледогоров не смог отвезти взгляд.
Родинка, челка, темные выразительные глаза.
Надо было спокойно перейти на другую сторону улицы. Город вдруг стих и стал каким-то далеким и нереальным. Деревянные ноги несли через дорогу.
Зураб расслабленно скользнул взглядом по машинам, зацепился за тонированную «шестерку», мимолетно улыбнулся и пошел дальше. Они сближались по противоположным тротуарам. Равнодушное солнце ухмылялось в ослепительной синеве.
Ледогоров подумал о Мальцеве, сидящем в машине, о Муратовой, притаившейся с ним, о рации, так и не полученной в дежурке и о сумке-«кенгурушке» со стволом, оставшейся лежать в кабинете. Подумал спокойно. Подумал с досадой. Подумал со злостью. На себя.
«Лучше пусть ствол будет у тебя, когда он не нужен, чем в нужный момент его не окажется.»
Он сам любил повторять эту фразу. Просто, когда сидишь за столом, рукоятка очень больно врезается в живот. Просто очень спешно собирались. Просто…
Зураб прошел мимо парадной. Легко. Не замешкавшись. Словно ничего его с ней не связывало.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею, руки…
Зураб спокойно брел по раскаленному тротуару.
До машины было шагов десять. Мальцев смотрел своим невыразительным взглядом.
Ледогоров поймал спину Зураба в зеркале стоящей у тротуара «Ауди». Казалось, что на ней висит рюкзак в сто килограмм. Он повернулся и пошел обратно.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею…
Зураб по диагонали перешел дорогу и непринужденно осмотрелся, словно хотел убедиться в отсутствии машин.
Их разделяло метров тридцать. Улица была почти безлюдной.
Двадцать пять.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб…
Подташнивало. Асфальт сам стелился под ноги.
Двадцать.
Солнце жгло лицо, уши, щеки…
Ноги стали воздушными. Дома по краям дороги парили в жаркой синеве.
Пятнадцать.
Солнце жгло лицо, уши…
Зураб бросил взгляд через плечо и завозился во внутреннем кармане диджака. Капельки пота стекали в глаза, туманя взгляд.
Десять.
Солнце жгло лицо…
Безвольно обвис флаг какого-то консульства. Толстый сержант ковырял бородавку на носу.
Пять.
Солнце жгло…
Зураб не выдержал и обернулся.
— Стоять! Милиция!
Вода была теплой и вонючей. Ледогоров еще плеснул себе в лицо и глянул в зеркало. Бывало и хуже. Причем намного. В коридоре столбами вилась пыль. Угрюмый Полянский как всегда сидел на столе.
— Ну а дальше?
— Дальше я кидаюсь ему на спину, тыкаю пальцем в спину, пытаюсь повалить и кричу: «Зура! Спокойно! Не дергаться!»
— А он?
— Он. Он падать не хочет. Молчит и пытается освободиться. Я его подсекаю и мы валимся. Причем возимся в метре от постового у консульства. Я ему кричу: «Помоги! Я опер!» А он: «А я откуда знаю!». Этот брыкается как лось, а сержант глазеет и головой качает: «Не могу оставить пост».
— Морамой!
— Не говори! Хорошо Мальцев издалека увидел, бросил «тачку», бабу и рванул на помощь. Вдвоем еле спеленали.
Полянский посмотрел на часы. Ледогоров грустно разглядывал разодранные ниже колена джинсы.
— Потом, конечно, начальство из консульства набежало. Не провокация ли? Не политический ли инцидент? Хотел я сказать: «Кому ваша Венгрия нужна!» У тебя когда автобус?
Полянский снова посмотрел на часы.
— Уже пора двигать. Саня! Ты извини… Кто ж знал… Жанка там на лампочке. Она мать боготворит, а тут инфаркт.
Ледогоров махнул рукой.
— Ты чего паришься? Езжай спокойно. Все главное мы уже сделали. Вернешься к премии.
— Сань…
— Отстань! Родные — это святое.
Полянский спрыгнул со стола.
— Побежал! Еще домой. Артура я предупредил. Надо ж так. Два дня из отпуска и…
— Забей! — Ледогоров обнял Полянского. — Ни пуха!
— К черту! Береги себя! Да! Чуть не забыл. Антон заезжал — деньги в ящике стола.
Хлопнула дверь. Ледогоров остался сидеть на топчане, устало вперившись взглядом в висящую на спинке стула «кенгурушку» со стволом.
Солнце жгло…
— Леня! Ты начал?