Жители Мекки упорствовали в своем неверии вследствие суеверий и зависти. Городские старейшины, дяди пророка, выказывали презрение к самонадеянности сироты, желавшего играть роль преобразователя своего отечества; благочестивые проповеди, с которыми Мухаммед обращался к посетителям Каабы, вызывали протесты со стороны Абу Талеба.

“Граждане и пилигримы, не слушайте этого искусителя, не верьте его нечестивым выдумкам. Твердо держитесь культа Аль-Латы и Аль-Уззаха”. Тем не менее этому престарелому вождю был всегда дорог сын Абдаллаха, и он охранял репутацию и личную безопасность своего племянника от нападений курейшитов, издавна завидовавших первенству хашимитов. Они прикрывали свою злобу маской религии; во времена Иова арабские судьи наказывали тех, кто оказывался виновным в нечестии, а Мухаммед провинился в том, что покинул и отверг национальных богов. Но жители Мекки пользовались такой свободой при своей системе управления, что вожди курейшитов вместо того, чтобы предать преступника суду, были вынуждены прибегнуть или к убеждению, или к насилию. Они неоднократно обращались к Абу Талебу с упреками и с угрозами: “Твой племянник оскорбляет нашу религию; он обвиняет наших мудрых предков в невежестве и в безрассудстве; скорей заставь его молчать из опасения, чтобы в городе не возникли смуты и раздоры. Если он не умолкнет, мы будем вынуждены обнажить меч против него и его последователей, и на тебя падет ответственность за кровь твоих сограждан”. Благодаря своему влиянию и своей сдержанности Абу Талеб избежал насилий со стороны этой религиозной партии; самые беспомощные или самые трусливые из последователей Мухаммеда удалились в Эфиопию, а сам пророк укрывался то в городе, то в его окрестностях, в таких местах, которые представляли больше гарантий для его личной безопасности. Так как его родственники все еще поддерживали его, то остальные члены племени курейшитов условились прервать всякие сношения с детьми Хашима — ничего у них не покупать, ничего им не продавать, не брать от них жен и не давать им своих дочерей в жены, а преследовать их с непримиримой ненавистью до тех пор, пока они не предадут Мухаммеда божескому правосудию. Это постановление было вывешено в Каабе перед глазами всего народа; посланцы курейшитов преследовали мусульманских изгнанников в самую глубь Африки; они осадили пророка и самых верных его приверженцев и лишили осажденных возможности пользоваться водой, а отмщение за обиды и оскорбления еще усилило взаимную вражду. Непрочное перемирие, по-видимому, поддерживало взаимное согласие до смерти Абу Талеба, оставившей Мухаммеда во власти его врагов в такую минуту, когда он лишился преданной и великодушной Хадиджи, а вместе с ней и тех утешений, которые находил в своей домашней жизни. Вождь рода Омейядов, Абу Суфьян, унаследовал звание главы Меккской республики. Так как он был усердным идолопоклонником и смертельным врагом ха-шимитов, то он созвал курейшитов и их союзников для того, чтобы решить судьбу апостола. Заключение Мухаммеда в тюрьму могло бы разжечь его энтузиазм до какой-нибудь отчаянной выходки, а изгнание красноречивого и популярного фанатика могло бы иметь последствием распространение зла по всем арабским провинциям. Поэтому было решено лишить его жизни, а чтобы разложить вину на всех и тем предотвратить мщение хашимитов, было условлено, что его грудь пронзят своими мечами представители от каждого из арабских племен. Ангел или какой-то шпион разоблачил тайну заговора, и Мухаммеду не оставалось ничего другого, как спасаться бегством. Пользуясь ночной темнотой, он втихомолку вышел из дому в сопровождении своего друга Абу Бекра; убийцы сторожили его у ворот, но они были введены в заблуждение наружностью Али, который лежал в постели апостола и был покрыт его зеленой одеждой. Курейшиты отнеслись с уважением к самоотверженности геройского юноши, но дошедшие до нас стихи Али представляют интересное изображение его душевной тревоги, чувствительности и религиозной самоуверенности. В течение трех дней Мухаммед и его товарищ скрывались в пещере Тора, на расстоянии одной мили от Мекки, а с наступлением ночи сын и дочь Абу Бекра втайне приносили им съестные припасы и сведения о том, что делалось в городе. Курейшиты, тщательно обыскивая все закоулки в окрестностях города, приблизились к входу в пещеру; но они были введены в заблуждение, как рассказывают, самим Провидением: при виде паутины и голубиного гнезда они пришли к убеждению, что в пещере никого нет и что никто не мог войти в нее. “Нас только двое”,— сказал дрожавший от страха Абу Бекр. “С нами есть еще третий — сам Бог”,— возразил пророк. Лишь только преследование ослабело, беглецы вышли из-под утеса и сели на своих верблюдов; на пути к Медине их настигли разведчики курейшитов, от которых они отделались просьбами и обещаниями. В эту решительную минуту копье какого-нибудь араба могло бы изменить всемирную историю. Бегство пророка из Мекки послужило достопамятным началом для мусульманской эры, или эгиры, с которой и по прошествии двенадцати столетий исповедующие мусульманскую религию народы все еще ведут счет лунных годов.

Религия Корана угасла бы в своей колыбели, если бы Медина не приняла святых изгнанников с верой и уважением. Медина (или город), носившая название Ясриб (Ятриб) прежде, чем была освящена троном пророка, была разделена между племенами харегитов и авситов, наследственная вражда которых воспламенялась от самой легкой обиды; две иудейские колонии, хваставшиеся своим происхождением от священнической расы, были их смиренными союзниками, и хотя иудеям не удалось обратить арабов в свою религию, они распространили вкус к ученым занятиям и к религиозным идеям, благодаря которому Медина была отличена названием книжного города. Некоторые из самых знатных ее граждан, увлекшись проповедями Мухаммеда во время своих благочестивых посещений Каабы, обратились в его религию; по возвращении домой они стали распространять веру в Бога и в его пророка, и этот новый союз жителей Медины с пророком был скреплен их депутатами на двух тайных ночных свиданиях, происходивших на одном из окружающих Мекку холмов. На первом свидании десять харегитов и два авсита соединились узами веры и любви и заявили от имени своих жен, детей и отсутствующих братьев, что всегда будут исповедовать догматы Корана и соблюдать его предписания. На втором свидании образовалась политическая ассоциация, которая была первым зародышем могущества сарацин. Жившие в Медине семьдесят три мужчины и две женщины имели формальное совещание с Мухаммедом, с его родственниками и последователями, с которыми обменялись клятвами в верности. Они обещали от имени города, что если Мухаммед будет изгнан, они примут его как союзника, будут повиноваться ему как вождю и будут защищать его до последней крайности, как стали бы защищать своих жен и детей. “Но если вас пригласят возвратиться на родину,— спросили они с лестной для него тревогой,— не покините ли вы ваших новых союзников?”— “Теперь между нами все общее,— возразил Мухаммед, улыбаясь,— ваша кровь — моя кровь, ваша гибель — моя гибель. Мы привязаны друг к другу узами чести и интереса. Я ваш друг и недруг ваших врагов”. — “Но если мы лишимся жизни у вас на службе, какая будет наша награда?”— воскликнули депутаты от Медины. “Рай”,— отвечал пророк. “Так протяни твою руку”. Он исполнил это требование, и они повторили клятвы в верности и в преданности. Заключенный ими договор был утвержден народом, единодушно усвоившим исповедание ислама; они радовались изгнанию пророка, но трепетали за его безопасность и с нетерпением ожидали его прибытия. После опасного и быстрого переезда вдоль морского берега он остановился в Кобе, в двух милях от города и затем совершил публичный въезд в Медину, через шестнадцать дней после своего бегства из Мекки. Пятьсот граждан вышли к нему навстречу и его со всех сторон приветствовали выражениями преданности и уважения; Мухаммед ехал верхом на верблюде, зонт защищал его голову от солнечных лучей, а вместо знамени перед ним несли развернутую чалму. Самые храбрые из его последователей, которых буря рассеяла в разные стороны, снова собрались вокруг него, а равные, хотя и разнородные, заслуги мусульман были различены данными им названиями могагринов и ансариев,— то есть беглецов из Мекки и живших в Медине союзников. Чтобы искоренить между ними семена зависти, Мухаммед был так предусмотрителен, что соединил главных приверженцев той и другой партии по двое с взаимными правами и обязанностями братьев, а когда Али не нашел себе ровни, пророк с нежностью заявил, что сам будет товарищем и братом благородного юноши. Эта мера увенчалась успехом; священные узы братства не разрывались ни в мирное, ни в военное время, и каждая из двух партий старалась превзойти другую мужеством и преданностью. Только раз взаимное согласие было слегка расстроено случайной размолвкой; один мединский патриот стал обвинять иноземцев в наглости, но его предложение изгнать их было выслушано с отвращением, а его собственный сын разгорячился до того, что предложил принести к стопам пророка голову своего отца.

С той минуты как Мухаммед поселился в Медине, он принял на себя исполнение обязанностей правителя и первосвященника и было бы нечестием не подчиняться безапелляционно такому судье, решения которого внушались божеской премудростью. Принадлежавший двум сиротам небольшой клочок земли был приобретен путем дара или покупки; на этом избранном месте Мухаммед построил дом и мечеть, которые, несмотря на свою грубую простоту, внушали больше уважения, чем дворцы и храмы ассирийских халифов. На его золотой или серебряной печати был вырезан титул пророка; когда он молился и проповедовал на еженедельных сходках, он опирался на ствол пальмового дерева, и прошло много времени, прежде чем он завел кафедру или трибуну из грубо обделанного дерева. Он уже властвовал шесть лет, когда тысяча пятьсот мусульман собрались с оружием в руках и возобновили свою клятву в преданности, а их вождь возобновил уверение, что будет оказывать им свое покровительство до тех пор, пока не умрет последний из членов их партии или пока самый союз не будет окончательно расторгнут. В этом самом лагере депутат от города Мекки был поражен вниманием верующих к каждому слову и взгляду пророка и усердием, с которым они собирали его плевки, случайно падавшие с его головы волосы и воду, в которой он совершал свои омовения, как будто эти предметы были в некоторой мере наделены личными достоинствами пророка. “Я видел, — сказал он, — персидского царя Хосрова и римского Цезаря, но никогда не видел такого царя, которого подданные так же уважали, как уважают Мухаммеда его последователи”. Благочестивый пыл энтузиазма проявляется более энергично и более искренно, нежели холодное и церемонное придворное раболепие.

Когда люди живут в природном состоянии, каждый из них имеет право с помощью оружия защищать свою личность и свою собственность, отражать или даже предупреждать насилия своих врагов и продолжать борьбу до тех пор, пока не получит справедливого удовлетворения или пока не отомстит за себя. При той свободе, какой пользовались арабы, обязанности подданного и гражданина налагали на них слабые стеснения, и в то время как Мухаммед исполнял свою мирную и благотворную миссию, несправедливость его соотечественников лишила его всех прав и принудила жить в изгнании. Выбор независимого народа возвысил меккского беглеца до положения монарха, и ему было предоставлено право заключать союзы и вести наступательные и оборонительные войны. Полнота божественной власти восполнила неполноту его человеческих прав и вложила в его руки оружие: в своих новых откровениях мединский пророк принял более горячий и более кровожадный тон, служащий доказательством того, что его прежняя скромность происходила от бессилия; способы убеждения уже были употреблены в дело, время воздержности миновало, и ему было свыше повелено распространять его религию мечом, уничтожать памятники идолопоклонства и преследовать неверующие народы, не обращая внимания на святость дней или месяцев. Он приписывал авторам Пятикнижия и Евангелия такие же кровожадные принципы, каким неоднократно поучал в Коране. Но кроткий тон евангельского учения может служить объяснением того двусмысленного текста, в котором сказано, что Иисус принес на землю не мир, а меч: его терпение и смирение не имеют ничего общего с религиозной нетерпимостью светских правителей и епископов, позоривших название его последователей. В оправдание своих религиозных войн Мухаммед мог бы с большим основанием сослаться на пример Моисея, израильских судей и царей. Военные законы евреев еще более суровы, чем требования арабского законодателя.

Бог ратных сил лично шествовал во главе иудеев; если какой-нибудь город не сдавался по их требованию, они предавали смерти всех без различия жителей мужского пола; семь народов, живших в земле Ханаанской, были ими истреблены, и ни раскаяние, ни обращение в иудейскую религию не могли предохранить этих несчастных от неизменного приговора, что на их земле не будет оказано пощады ни одному живому существу. А Мухаммед предоставлял своим врагам на выбор или дружбу, или битву. Если они соглашались исповедовать ислам, он допускал их к пользованию всеми мирскими и духовными преимуществами своих первых последователей, и они шли под общим знаменем распространять религию, которую только что приняли. Милосердие пророка подчинялось требованиям его интересов; впрочем, он редко попирал ногами побежденного врага, а тем из своих неверующих подданных, которые были менее других виновны, он, как кажется, обещал, что если они будут уплачивать ему дань, он дозволит им держаться их прежнего культа или по меньшей мере их несовершенных верований. В первые месяцы своего владычества он стал применять на практике установленные им правила ведения священных войн и развернул свое белое знамя перед воротами Медины; воинственный пророк лично сражался в девяти битвах или осадах, и пятьдесят военных предприятий были в течение десяти лет доведены до конца или им самим, или его заместителями. Как истый араб, он по-прежнему соединял профессию торговца с профессией разбойника, и его небольшие экскурсии для защиты или для атаки караванов мало-помалу подготовляли его войска к завоеванию Аравии. Распределение добычи было регулировано божеским законом: ее всю собирали в одну общую массу; пятая часть золота и серебра, пленников и рогатого скота, движимых и недвижимых имуществ назначалась пророком на благочестивые и благотворительные цели; остальное делилось поровну между солдатами, одержавшими победу или охранявшими лагерь; награды, приходившиеся на долю убитых, отдавались их вдовам и сиротам, а для того, чтобы увеличить свою кавалерию, Мухаммед выдавал двойную долю лошади и всаднику. Привыкшие к бродяжничеству, арабы стали со всех сторон стекаться под знамя религии и грабежа; пророк освятил обыкновение солдат брать пленниц в жены или в наложницы, а наслаждение богатством и красотой было слабым образчиком тех радостей, которые были приготовлены в раю для храбрых мучеников за веру. “Меч,— говорил Мухаммед,— есть ключ к небесам и к аду; капля крови, пролитая за дело Божие, и одна ночь, проведенная на поле сражения, принесут более пользы, чем два месяца, проведенных в посте и в молитве; всякому, кто падет на поле сражения, грехи будут прощены; в день последнего суда его раны будут блестеть ярким румянцем и будут издавать благовоние как мускус, а утраченные члены тела будут заменены крыльями ангелов и херувимов”. Неустрашимость арабов воспламенялась до энтузиазма; в их воображении ярко рисовалась картина невидимого мира, а смерть, которую они всегда презирали, сделалась для них предметом надежд и желаний. Коран внушает самые безусловные понятия о неизбежной судьбе и предопределении, которые сделали бы и предприимчивость, и добродетель излишними, если бы человек руководствовался в своих действиях своими умозрительными верованиями. Тем не менее влияние этих идей во все века воспламеняло мужество сарацин и турок. Первые последователи Мухаммеда шли в битву с бесстрашной самоуверенностью; там нет опасности, где нет места для случайности: если им было предопределено спокойно умереть в постели, то они должны были оставаться целыми и невредимыми среди неприятельских стрел.

Курейшиты, быть может, были бы довольны бегством Мухаммеда, если бы их не тревожила и не страшила мстительность врага, который мог перехватывать их караваны, проходившие и возвращавшиеся по территории Медины. Сам Абу Суфьян вел богатый караван из тысячи верблюдов, имея при себе конвой только из тридцати или сорока человек; благодаря удаче или ловкости он увернулся от бдительности Мухаммеда, но вождя курейшитов известили, что святые разбойники устроили засаду и ждут его на возвратном пути. Он отправил в Мекку гонца к своим собратьям, которые из страха лишиться своих товаров и своих припасов поспешили к нему на помощь со всеми военными силами, какие находились в городе. Священный отряд Мухаммеда состоял из трехсот тринадцати мусульман, из которых семьдесят семь были беглецы, остальные были союзники; они поочередно ехали верхом на семидесяти верблюдах (ятрибские верблюды были страшны на войне), но такова была бедность его первых последователей, что только двое из них могли явиться на поле сражения верхом на лошадях.

В то время как он стоял в плодородной и знаменитой Бедерской долине, в трех переходах от Медины, разведчики уведомили его о приближении каравана и о том, что с противоположной стороны приближаются курейшиты с сотней всадников и восемьюстами пятьюдесятью пехотинцами. После непродолжительного совещания он решился пожертвовать материальными выгодами для славы и мщения и возвел небольшие укрепления для прикрытия своих войск и протекавшего по долине источника чистой воды. “О Боже, — воскликнул он при виде спускавшихся с гор многочисленных курейшитов, — если мои воины погибнут, кто же будет поклоняться тебе на земле? Смелее, мои дети, смыкайте ваши ряды, пускайте ваши стрелы и победа будет за нами”. При этих словах он воссел вместе с Абу Бекром на троне или на трибуне и стал призывать на помощь Гавриила и три тысячи ангелов. Его взоры были устремлены на поле сражения; мусульмане стали подаваться назад перед теснившим их неприятелем; в эту решительную минуту пророк встал со своего трона, сел на коня и бросил на воздух горсть песку: “Да помутятся их взоры!” Обе армии слышали его громовой голос; их воображению представилась ангельская рать; объятые страхом курейшиты обратились в бегство; семьдесят из них, принадлежавших к числу самых храбрых, были убиты, и семьдесят пленников украсили первую победу правоверных. Тела убитых курейшитов были обобраны и подверглись оскорблениям; два пленника, считавшихся самыми виновными, были наказаны смертью, а внесенный за остальных выкуп в размере четырех тысяч драхм серебра послужил в некоторой мере вознаграждением за то, что не удалось захватить караван. Но Абу Суфьян тщетно пытался проложить для своих верблюдов новую дорогу сквозь степь и вдоль берегов Евфрата; они были застигнуты мусульманами, а о том, как была велика захваченная добыча, можно судить по тому, что на принадлежавшую пророку пятую часть досталось двадцать тысяч драхм. Желая отомстить за потери, нанесенные и всему обществу, и ему самому, Абу Суфьян собрал отряд из трех тысяч человек, между которыми семьсот были одеты в латы, а двести были посажены на лошадей; за ним следовали три тысячи верблюдов, а его жена Генда и пятнадцать меккских жен непрестанно били в маленькие барабаны, чтобы внушить бодрость войскам и прославить величие самого популярного из богов Каабы, Габалы. Под знаменем Бога и Мухаммеда собрались девятьсот пятьдесят правоверных; они были сравнительно так же немногочисленны, как и на поле Бедерского сражения, но их уверенность в победе одержала верх над божественным авторитетом и над человеческой предусмотрительностью апостола, старавшегося отговорить их от вступления в неравный бой. Второе сражение произошло у горы Огуды, в шести милях к северу от Медины; курейшиты двинулись вперед, выстроившись в форме полумесяца, а состоявшее из кавалерии их правое крыло вел самый страшный и самый счастливый из арабских воинов по имени Халед. Войска Мухаммеда были искусно расставлены на склоне холма, а их тыл охранялся отрядом из пятидесяти стрелков. Тяжестью своего напора они прорвали центр идолопоклонников, но, увлекшись преследованием, утратили свою выгодную позицию; стрелки покинули свой пост; мусульмане увлеклись жаждой добычи, перестали исполнять приказания своего начальника и расстроили свои ряды. Неустрашимый Халед, обойдя со своей кавалерией один из их флангов и их тыл, громко воскликнул, что Мухаммед убит.

Пророк действительно был ранен дротиком в лицо; у него вышибло камнем два зуба; но среди беспорядка и смятения он укорял неверующих в намерении убить пророка и благословлял ту дружескую руку, которая старалась остановить течение крови и направить его в безопасное место. Семьдесят мучеников умерли за грехи народа; они пали, по словам пророка, попарно, так что каждый из двух братьев обнимал своего бездыханного товарища; бесчеловечные меккские женщины искалечили их трупы, а жена Абу Суфьяна отведала внутренностей Мухаммедова дяди Гамзы. Победителям ничто не мешало радоваться торжеству своих суеверий и удовлетворять свою ярость; но мусульмане скоро снова собрали свои силы, а у курейшитов недостало средств или мужества, чтобы предпринять осаду Медины. На нее напала в следующем году десятитысячная неприятельская армия, а этой третьей экспедиции давали то название трех наций, которые шли на бой под знаменем Абу Суфьяна, то название того рва, который был выкопан перед городом и перед лагерем трех тысяч мусульман. Мухаммед был так осторожен, что уклонялся от решительного сражения; Али выказал свое мужество в единоборстве, и война продолжалась двадцать дней, по прошествии которых союзники разошлись в разные стороны. Буря с ветром, дождем и градом опрокинула их палатки; один коварный недруг разжег их внутренние распри, и покинутые своими союзниками курейшиты утратили надежду ниспровергнуть владычество непобедимого изгнанника или положить предел его завоеваниям.