Если Мухаммед сохранил какую-либо долю своей природной искренности, то его прегрешения можно считать за доказательство его чистосердечия. Обман и вымысел могут считаться менее преступными, когда способствуют торжеству истины, и он, может быть, не стал бы прибегать к таким гнусным средствам, если бы не был убежден в важности и справедливости той цели, для которой они употреблялись. Даже в жизни завоевателя и первосвященника можно уловить такое слово или такое деяние, в котором сказывается непритворное человеколюбие, и тот декрет Мухаммеда, в котором запрещается при продаже пленников разлучать матерей с их детьми, может прервать или ослабить порицания историка.

Здравый смысл Мухаммеда пренебрегал царской пышностью; пророк Божий исполнял низкие домашние обязанности; он разводил огонь, мел полы, доил овец и сам чинил свою обувь и свою шерстяную одежду. Если он пренебрегал делами покаяния и добродетелями отшельника, зато он без труда или без тщеславия соблюдал воздержанный образ жизни, свойственный арабу и солдату. В торжественных случаях он угощал своих товарищей, и тогда его простой и гостеприимный стол отличался изобилием яств; но в своей обыденной жизни пророк по целым неделям не разводил огня на своем очаге. Запрещение пить вино он подкреплял своим собственным примером; голод он утолял небольшим куском ячменного хлеба; он очень любил молоко и мед, но его обыкновенная пища состояла из фиников и воды. Благовонные вещества и женщины доставляли ему те чувственные наслаждения, которых требовала его натура и которых не воспрещала его религия, и Мухаммед утверждал, что от этих невинных удовольствий усиливался пыл его благочестия. От жаркого климата у арабов воспламеняется кровь, и их врожденное влечение к сладострастию было подмечено древними писателями. Их невоздержанность была обуздана гражданскими и религиозными постановлениями Корана; их кровосмесительные любовные связи были подвергнуты порицанию, а не знавшее никаких пределов многоженство было стеснено разрешением иметь не более четырех законных жен или наложниц; права этих жен на брачное ложе и на вдовью часть были определены согласно с требованиями справедливости; свободе развода не делалось поощрений; прелюбодеяние было признано за уголовное преступление, а за блудодеяние лица обоего пола наказывались ста ударами плети. Таковы были хладнокровно обдуманные и разумные требования законодателя; но в своей частной жизни Мухаммед давал полную волю своим страстям и злоупотреблял правами пророка. Особое откровение освободило его от обязанности исполнять те законы, которые он издал для своего народа; все женщины без исключения должны были удовлетворять его желания, а эта странная прерогатива возбуждала в благочестивых мусульманах не столько негодование, сколько зависть, и не столько зависть, сколько уважение. Если мы припомним, что у мудрого Соломона было семьсот жен и триста наложниц, то мы должны будем похвалить воздержанность араба, который женился только на семнадцати или на пятнадцати женщинах; одиннадцать из них занимали особые помещения подле дома пророка и поочередно пользовались посещениями своего супруга. Странным кажется только тот факт, что все они были вдовы, за исключением дочери Абу Бекра Аиши. Эта последняя, без сомнения, была девственницей, так как Мухаммед вступил с ней в брак, когда ей было только девять лет (так рано развиваются там женщины под влиянием климата). Молодость, красота и мужество Аиши доставили ей преобладающее влияние; пророк любил ее и доверял ей, а после его смерти дочь Абу Бекра долго пользовалась особым уважением как мать правоверных. Ее поведение было двусмысленно и нескромно: во время одного ночного перехода она случайно осталась позади всех, а утром возвратилась в лагерь в сопровождении мужчины. Мухаммед был от природы склонен к ревности; но божеское откровение убедило его в ее невинности; он наказал ее обвинителей и издал для обеспечения семейного согласия закон, что никакую женщину нельзя обвинять в прелюбодеянии, если четверо мужчин не могут удостоверить, что застали ее на месте преступления. В своих любовных похождениях с женой Зеида, Зейнебой, и с пленной египтянкой Марией влюбленный пророк позабыл об интересах своей репутации. В доме усыновленного им вольноотпущенника Зеида он прельстился красотой полураздетой Зейнебы и разразился восклицанием, в котором выразил свой восторг и свои желания. Из раболепия или из признательности вольноотпущенник понял, чего желал пророк и без колебаний удовлетворил любовное влечение своего благодетеля. Но так как связывавшие их узы родства возбуждали некоторые недоумения и скандал, то ангел Гавриил сошел с небес для того, чтобы санкционировать то, что случилось, уничтожить усыновление и слегка упрекнуть пророка за недоверие к Божескому снисхождению. Одна из его жен, дочь Омара Гафза, застала его на своей собственной постели в объятиях его пленной египтянки: она дала ему обещание никому об этом не говорить и простить его вину, а он поклялся, что откажется от обладания Марией. Но эти обещания были нарушены с обеих сторон, и Гавриил снова сошел с небес с главою Корана, которая освобождала Мухаммеда от данной клятвы и разрешала ему, ничем не стесняясь, пользоваться своими пленницами и наложницами и не обращать внимания на жалобы своих жен. Он провел вдвоем с Марией тридцать дней в уединенном убежище и постарался с точностью исполнить предписания ангела. Насытивши и свое любовное влечение, и свою жажду мщения, он потребовал к себе своих одиннадцать жен, упрекнул их за неповиновение и нескромность и пригрозил им разводом и в этом мире, и в том, а это была страшная угроза, потому что те женщины, которые были удостоены права разделять с пророком его ложе, были навсегда лишены надежды вторично вступить в брак. Быть может, для невоздержанности Мухаммеда могут служить оправданием те природные или сверхъестественные дарования, которые приписываются ему преданием; он соединял в себе силу тридцати потомков Адама и мог соперничать с тринадцатым из трудных подвигов греческого Геркулеса. Более серьезным и более приличным оправданием может в этом случае служить его верность Хадидже. В течение их двадцатичетырехлетнего брачного сожития ее молодой супруг воздерживался от пользования своим правом иметь нескольких жен, так что ни гордость, ни сердечная привязанность почтенной матроны никогда не были оскорблены присутствием соперницы. После ее смерти он назначил ей место в числе четырех совершенных женщин наряду с сестрой Моисея, с матерью Иисуса и со своей любимой дочерью Фатимой. “Разве она не была стара?— спросила Айша с дерзкой самоуверенностью блестящей красоты,— разве Бог не послал вам вместо нее другую, которая лучше ее?” “Клянусь Богом, что нет,— отвечал Мухаммед с чувством искренней признательности,— лучше ее никто не может быть! она верила мне, когда все другие презирали меня; она удовлетворяла мои нужды в то время, когда я был беден и терпел от всех притеснения”.

Основатель новой религии и новой империи, быть может, придерживался полигамии в самых широких размерах для того, чтобы оставить после себя многочисленное потомство и наследников по прямой нисходящей линии. Но Мухаммед обманулся в своих ожиданиях. И девственница Айша, и его десять вдов, которые уже были в зрелых летах и уже прежде доказали свою плодовитость, вышли бездетными из его могучих любовных объятий. Четыре сына Хадиджи умерли в детстве. Его египетская наложница Мария была ему особенно дорога тем, что родила ему сына Ибрагима. По прошествии пятнадцати месяцев пророк проливал слезы над могилой этого ребенка, но с твердостью выносил насмешки своих врагов и сдерживал лесть или легковерие мусульман, уверяя их, что случившееся в ту пору солнечное затмение не могло произойти от смерти ребенка. От Хадиджи у него было четыре дочери, которые были замужем за самыми преданными его последователями; из них три старшие умерли прежде отца; но пользовавшаяся его доверием и любовью Фатима вышла замуж за своего двоюродного брата Али и сделалась прародительницей знаменитого рода. Личные достоинства и несчастья Али и его потомства побуждают меня преждевременно описать ряд сарацинских халифов, разумея под этим титулом тех начальников правоверных, которые считались наместниками и преемниками пророка Божия.

И по происхождению, и по родственным связям, и по характеру Али стоял выше всех своих соотечественников и потому мог предъявить основательное притязание на вакантный престол. Сын Абу Талеба был по праву рождения главой рода Хашимитов и наследным правителем или хранителем города Мекки и его храма. Светило пророчеств угасло; но муж Фатимы мог надеяться, что ей достанется наследство и благословение ее отца; арабы иногда подчинялись женскому управлению, а своих двух внуков пророк нередко сажал с лаской на свои колена и показывал с церковной кафедры, выдавая их за утешение своей старости и за вождей райской молодежи. Первый из правоверных мог надеяться, что будет поставлен выше их и в этом мире, и в том, и хотя некоторые из недавних новообращенных были более серьезного и более сурового нравственного закала, никто не превосходил Али ни религиозным усердием, ни добродетелями. Он соединял в себе достоинства поэта, солдата и святого; его мудрость до сих пор сказывается в его нравственных и религиозных изречениях, а в спорах и в боях ни один противник не мог устоять против его красноречия и его мужества. С той минуты, как пророк приступил к исполнению своей миссии и до той минуты, когда были совершены все обряды его похорон, его никогда не покидал этот благородный друг, которого он любил называть своим братом, своим наместником и верным Аароном второго Моисея. Абу Талебова сына впоследствии упрекали за то, что он не постарался оградить свои личные интересы и не исходатайствовал формального признания своих прав на наследство, так как он этим устранил бы всех соискателей и закрепил бы за собой верховную власть ссылкой на волю небес. Но доверчивый герой полагался лишь на самого себя; вероятно, нежелание делиться властью, а, может быть, и опасение вызвать оппозицию, удержали Мухаммеда от решительного назначения своего преемника, а во время его последней болезни при нем постоянно находилась коварная Айша, которая была дочерью Абу Бекра и врагом Али. Молчание и смерть пророка возвратили народу свободу, и его приближенные созвали собрание для совещания о выборе его преемника. Наследственные права и гордость Али были оскорбительны для аристократии старейшин, желавших вручать и отнимать верховную власть путем свободных и частых выборов; курейшиты никогда не могли примириться с высокомерными притязаниями Хашимитов на первенство; между племенами возгорелась старая вражда; меккские беглецы и мединские союзники стали предъявлять свои заслуги, и опрометчивое предположение выбрать двух независимых халифов могло уничтожить и религию, и могущество сарацин в самом зародыше. Смятение прекратилось благодаря бескорыстной решимости Омара, который внезапно отказался от своих притязаний, протянул вперед руку и объявил себя первым подданным кроткого и почтенного Абу Бекра. Необходимость выйти из затруднительного положения и одобрение народа могли служить оправданием этого противозаконного и торопливого решения; но сам Омар объявил с церковной кафедры, что если кто-либо из мусульман впоследствии предупредит выбор своих собратьев, то и сам избранник, и избиратели будут достойны смертной казни. Абу Бекр вступил в должность без всяких пышных церемоний; его власти подчинились Медина, Мекка и арабские провинции; одни хашимиты уклонились от принесения присяги на подданство, а их вождь в течение более полугода не выходил из своего дома и упорно отстаивал свою независимость, не обращая никакого внимания на угрозы Омара, пытавшегося поджечь жилище дочери пророка. Смерть Фатимы и упадок, в который пришла его партия, сломили упорство Али; он преклонился перед вождем правоверных, одобрил ссылку Абу Бекра на необходимость предупредить замыслы их общих врагов и благоразумно отверг любезное предложение Абу Бекра отказаться от верховной власти над арабами. После двухлетнего управления престарелый халиф услышал призыв ангела смерти. С безмолвного одобрения своих приближенных он, по завещанию, передал скипетр непоколебимому и неустрашимому Омару, “Я не нуждаюсь в этом звании”,— сказал скромный кандидат. “Но это звание нуждается в вас”, — возразил Абу Бекр и вслед за тем испустил дух, вознося горячие молитвы к Богу Мухаммеда, чтобы он одобрил этот выбор и направил мусульман на путь взаимного согласия и повиновения. Эта молитва не осталась бесплодной, так как сам Али, проводивший свою жизнь в уединении и в молитве, признавал превосходство личных достоинств и заслуг за своим соперником, который со своей стороны старался заглушить его сожаления об утрате верховной власти, осыпая его самыми лестными выражениями своего доверия и уважения. На двенадцатом году своего царствования Омар получил смертельную рану от руки убийцы; он с одинаковым беспристрастием отверг имена и своего сына, и Али, не захотел обременять свою совесть грехами своего преемника и возложил на шестерых самых почтенных своих сотоварищей трудную обязанность избрать вождя правоверных. По этому случаю Али снова вызвал упреки своих друзей за то, что подверг свое право оценке других людей и признал их юрисдикцию, согласившись быть одним из шести избирателей. Он мог бы привлечь на свою сторону голоса этих избирателей, если бы удостоил их обещанием, что будет строго и раболепно сообразовываться не только с Кораном и с традицией, но также с решениями двух старейшин. С этими ограничениями взялся управлять бывший секретарь Мухаммеда, Осман, и только после смерти третьего халифа и через двадцать четыре года после смерти пророка Али был возведен, по выбору народа, в звание правителя и первосвященника. Нравы арабов сохранили свою прежнюю простоту, и сын Абу Талеба презирал мирскую пышность и тщеславие. В час, назначенный для молитвы, он отправился в мединскую мечеть в одежде из простой бумажной ткани с неизящной чалмой на голове, держа в одной руке свою обувь, а в другой лук, заменявший ему палку. Товарищи пророка и вожди племен приветствовали своего нового государя и протягивали ему свои правые руки в знак верноподданства и преданности.

Вред, который проистекает от раздоров, возбуждаемых честолюбием, обыкновенно ограничивается тем временем, в которое возникли эти раздоры, и тем местом, где они происходили. Но религиозная распря между друзьями и недругами Али возобновлялась во все века эгиры и до сих пор поддерживает взаимную неугасимую ненависть между персами и турками. Первые из них заклеймены прозвищем шиитов, или сектантов, за то, что обогатили религию Мухаммеда следующим догматом веры: если Мухаммед пророк Божий, то его товарищ Али наместник Божий. И в домашних беседах, и при публичном исполнении религиозных обрядов они выражают свою ненависть к трем узурпаторам, нарушившим бесспорное право Али на звание имама и халифа, а имя Омара служит на их языке выражением самой высшей безнравственности и нечестия. Сунниты, учение которых основано на общем одобрении и на традициях правоверных мусульман, придерживаются более беспристрастного или, по меньшей мере, более скромного мнения. Они чтят память Абу Бекра, Омара, Османа и Али, считая их за святых и законных преемников пророка; супругу Фатимы они отводят последнее и самое скромное место в том убеждении, что порядок наследования был установлен сообразно со степенью святости каждого из них. Историк, взвешивая личные качества четырех халифов рукой, не колеблющейся от суеверий, беспристрастно решит, что нравы каждого из них были одинаково чисты и примерны, что их религиозное усердие было пылко и, вероятно, искренно и что, несмотря на свои богатства и на свое могущество, они посвящали свою жизнь исполнению своих нравственных и религиозных обязанностей. Но общественные добродетели Абу Бекра и Омара — благоразумие первого и строгость второго, поддерживали внутреннее спокойствие и благоденствие государства. А Осман, по слабости характера и вследствие старости, не был способен ни расширять свои владения завоеваниями, ни выносить бремя управления. Он передавал свою власть другим, и его обманывали; он выказывал доверие, и ему изменяли; самые достойные из правоверных или были лишены возможности помогать ему в делах управления, или сделались его врагами, а его расточительная щедрость породила лишь неблагодарность и недовольство. Дух раздора распространился по провинциям; их депутаты собрались в Медине, а хариджиты (отчаянные фанатики, не признававшие никаких обязанностей, налагаемых субординацией и рассудком), были поставлены на одну ногу со свободнорожденными арабами, требовавшими удовлетворения за понесенные обиды и наказания своих притеснителей. Из Куфы, из Басры, из Египта и из среды степных племен собрались люди с оружием в руках; они раскинули свой лагерь на расстоянии почти одной мили от Медины и обратились к своему государю с высокомерным требованием или поступить по справедливости, или отказаться от престола. Его раскаяние обезоружило мятежников, и они уже начинали расходиться; но коварство его врагов снова разожгло их ненависть, и его вероломному секретарю удалось при помощи подлога очернить его репутацию и ускорить его падение. Халиф утратил то, что служило единственной охраной для его предшественников — уважение и доверие мусульман; он выдержал шестинедельную осаду, во время которой осаждающие пресекли подвоз воды и съестных припасов, а слабо укрепленные ворота его двора охранялись лишь угрызениями совести тех мятежников, которые были более робкого характера. Покинутый теми, кто злоупотреблял его простодушием, беспомощный и почтенный халиф ожидал приближения смерти; брат Аиши появился во главе убийц; они застали Османа с Кораном на коленях и нанесли ему множество ран. Продолжавшееся пять дней шумное безначалие прекратилось с возведением на престол Али; его отказ послужил бы поводом к всеобщей резне. В эту трудную минуту он держал себя с гордостью, приличной вождю хашимитов, объявил, что предпочел бы служить, а не повелевать, восстал против притязаний иноземцев и потребовал если не добровольного, то, по меньшей мере, формального согласия народных вождей. На него никогда не взводили обвинения в убийстве Омара, хотя персы и имели неосторожность установить праздник в честь святого мученика, который был убийцей этого халифа. Али употреблял свое посредничество на то, чтобы прекратить распрю между Османом и его подданными, а старший сын Али, Гассан, подвергся оскорблениям и был ранен в то время, как защищал халифа. Впрочем, нельзя быть вполне уверенным в том, что отец Гассана горячо и искренно боролся с мятежниками; а то, что он воспользовался плодами их преступления, не подлежит сомнению. Действительно, соблазн был так велик, что мог поколебать и обольстить самую неподкупную добродетель. Честолюбивых претендентов на престол привлекало владычество не над бесплодными степями Аравии: сарацины были победоносны и на Востоке, и на Западе, и в состав наследственного достояния главы правоверных входили богатые провинции Персии, Сирии и Египта.

Несмотря на то, что Али проводил свою жизнь в молитвах и размышлениях, в нем еще не остыл прежний воинственный пыл; но достигши зрелых лет и изучивши людей на продолжительном опыте, он все еще вел себя с опрометчивостью и нескромностью юноши. В первые дни своего царствования он не захотел прибегать ни к подаркам, ни к заключению в кандалы для того, чтобы упрочить колеблющуюся преданность двух самых влиятельных арабских вождей, Тела и Зобеир. Они спаслись бегством из Медины в Мекку, а оттуда в Басру, подняли знамя восстания и присвоили себе управление Ираком, или Ассирией, которого тщетно просили в награду за свою службу. Личиной патриотизма нередко прикрываются самые резкие несообразности, и враги, а может быть, и сами убийцы Османа стали требовать мщения за его смерть. Их сопровождала в бегстве вдова пророка Айша, питавшая до последних минут своей жизни непримиримую ненависть к мужу Фатимы и к его потомству. Самые благоразумные из мусульман были скандализованы тем, что мать правоверных подвергает опасности и свою особу, и свое достоинство, появляясь в военном лагере; но толпа суеверов была уверена, что ее присутствие придаст святость их притязаниям и обеспечит успех в предприятии. Во главе двадцати тысяч своих верных арабов и девяти тысяч пришедших из Куфы храбрых союзников халиф встретился под стенами Басры с более многочисленными силами мятежников и нанес им поражение. Их вожди, Тела и Зобеир, были убиты в первом сражении, запятнавшем оружие мусульман кровью их соотечественников. Айша проехала вдоль рядов армии, чтобы вдохнуть в нее мужество, и затем оставалась на поле битвы, несмотря на окружавшие ее опасности. Семьдесят человек, державшие поводья ее верблюда, были перебиты или ранены во время сражения, а клетка или носилка, в которой она сидела, была утыкана дротиками и копьями, так что походила на щетину дикобраза. Почтенная пленница с твердостью выслушала упреки победителя и была торопливо отправлена, с подобающими вдове пророка уважением и заботливостью, в то место, которое считалось самым для нее приличным — к гробнице Мухаммеда. После этой победы, названной Днем Верблюда, Али выступил навстречу более грозному врагу, сыну Абу Суфьяна Муавию, который присвоил себе титул халифа и поддерживал свои притязания военными силами Сирии и влиянием рода Омейядов. Начиная от переправы при Фапсаке, Зиффинская равнина тянется вдоль западных берегов Евфрата. На этом обширном и гладком пространстве два соперника вели нерешительную борьбу в течение ста десяти дней. В девяноста сражениях или стычках Али, как полагают, потерял двадцать пять тысяч солдат, Муавия сорок пять тысяч, и в списке убитых находились имена двадцати пяти ветеранов, сражавшихся при Бедере под знаменем Мухаммеда. В этой кровопролитной борьбе законный халиф превзошел своего противника и мужеством, и человеколюбием. Его войскам было строго приказано ожидать нападения со стороны неприятеля, щадить спасающихся бегством собратьев, не трогать трупы убитых и не посягать на целомудрие пленниц. Он из великодушия предложил не проливать кровь мусульман, а разрешить спор единоборством; но его трусливый соперник отклонил предложение, в котором видел свой неизбежный смертный приговор. Ряды сирийцев были прорваны атакой героя, который, сидя на своем пегом коне, с непреодолимой силой наносил неприятелю удары своим тяжелым и обоюдоострым мечом. Всякий раз, как он убивал бунтовщика, он восклицал: “Аллах Акбар”— “Бог победил”, и среди суматохи ночного боя его приближенные слышали, что он произнес это страшное восклицание четыреста раз. Владетель Дамаска уже помышлял о бегстве, но верная победа была вырвана из рук Али неповиновением и религиозным фанатизмом его войск. Их совесть запугал Муавия своей формальной ссылкой на книги Корана, которые он прикрепил к копьям передовых солдат, и Али был вынужден согласиться на унизительное перемирие и положиться на вероломное обещание. Он удалился со скорбью и с негодованием в Куфу; его приверженцы упали духом; его коварный соперник покорил или привлек на свою сторону отдаленные провинции Персии, Йемена и Египта, а направленный против трех национальных вождей меч фанатизма поразил лишь Мухаммедова двоюродного брата. В храме Мекки три хариджита или энтузиаста рассуждали между собой о смятении, которое господствовало в церкви и в государстве; они скоро пришли к тому убеждению, что смерть Али, Муавия и его друга, египетского наместника Амурата, восстановит внутреннее спокойствие и единство религии. Каждый из трех убийц выбрал свою жертву, отравил свой меч, обрек себя на гибель и втайне направился к месту действия. Их всех воодушевляла одинаковая отчаянная решимость; но первый из них по ошибке заколол вместо самого Амурата сидевшего на его месте посланника; второй опасно ранил владетеля Дамаска, а третий нанес законному халифу смертельную рану в Куфской мечети. Али испустил дух на шестьдесят третьем году своей жизни и из чувства сострадания приказал своим детям покончить с убийцей одним ударом. Место погребения Али долго скрывали от тиранов из рода Омейядов, но в четвертом столетии эгиры были воздвигнуты подле развалин Куфы гробница, храм и город. Много тысяч шиитов покоятся в этой священной земле у ног наместника Божия, а окрестную степь ежегодно оживляют толпы персов, по мнению которых посещение гробницы Али не менее достохвально, чем посещение Мекки.

Гонители Мухаммеда захватили наследственное достояние его детей, и во главе его религии и его владений стали приверженцы идолопоклонства. Оппозиция Абу Суфьяна была и неистова и упорна; его обращение в мусульманскую веру было и запоздалым и недобровольным; но честолюбие и личные интересы привязали его к новой религии, он стал служить ей, сражаться за нее и, быть может, уверовал в нее, а недавние заслуги рода Омейядов загладили те прошлые прегрешения, которые проистекали из невежества. Сын Абу Суфьяна и жестокосердой Генды, Муавия был почтен в своей ранней молодости должностью или титулом секретаря пророка; прозорливый Омар поручил ему управление Сирией, и он управлял этой важной провинцией в течение сорока с лишком лет или в качестве подчиненного должностного лица, или в качестве верховного владетеля. Не отказываясь от своей репутации человека храброго и щедрого, он старался приобрести репутацию правителя человеколюбивого и скромного; признательный народ был предан своему благодетелю, и победоносных мусульман обогатила добыча, собранная на Крите и Родосе. Священная обязанность преследовать убийц Османа послужила для его честолюбия и орудием, и предлогом. Окровавленная рубашка мученика была вывешена в Дамаске, в городской мечети; эмир оплакивал жалкую участь своего родственника, и шестьдесят тысяч сирийцев поклялись ему в верности и в том, что отомстят за смерть Османа. Завоеватель Египта Амурат, один стоивший целой армии, прежде всех признал нового монарха и разоблачил ту опасную тайну, что халифов можно назначать не в одном только городе пророка, а также и в других местах. Муавия ловко уклонялся от борьбы со своим мужественным соперником, а после смерти Али склонил к отречению от престола его сына Гассана, который по своим душевным качествам был или выше, или ниже того, что требуется для владычества в этом мире, и который без сожалений удалился из Куфского дворца в скромную келью, построенную подле гробницы его деда. Честолюбивые желания халифа были окончательно удовлетворены тем, что избирательная монархия была заменена наследственной. Ропот, вызванный любовью к свободе и фанатизмом, свидетельствовал о недовольстве арабов, и четверо мединских граждан отказались от принесения верноподданнической присяги; но Муавия приводил свои замыслы в исполнение с энергией и с искусством, и его сын Йазид, бесхарактерный и развратный юноша, был провозглашен повелителем правоверных и преемником пророка Божия.

Относительно добросердечия одного из сыновей Али рассказывают следующий случай из его домашней жизни. Один из служивших у него за столом рабов нечаянно опрокинул на своего господина суповую чашу с горячим бульоном; опрометчивый бедняга упал к его ногам, прося помилования и повторяя стихи Корана: “Рай существует для тех, кто умеет сдерживать свой гнев”.— “Но я не гневаюсь”.— “И для тех, кто прощает обиды”.— “Я прощаю вашу вину”.— “И для тех, кто платит добром за зло”.— “Я даю вам свободу и четыреста серебряных монет”. Младший брат Гассана Гумейн соединял с таким же благочестием некоторую долю унаследованного от отца мужества и с честью сражался против христиан при осаде Константинополя. В его лице соединялись и право первородства в роде Хашимитов, и священный характер пророкова внука, и ему ничто не мешало отстаивать свои притязания на верховную власть против жившего в Дамаске тирана Йазида, пороки которого он презирал, а титул никогда не признавал. Из Куфы в Медину был втайне доставлен список ста сорока тысяч мусульман, заявлявших ему о своей преданности и о горячем желании обнажить свои мечи, лишь только он появится на берегах Евфрата. Наперекор советам самых благоразумных своих друзей он решился вверить вероломному народу и свою собственную судьбу, и судьбу своего семейства. Он переехал аравийскую степь в сопровождении трусливых женщин и детей; но когда он стал приближаться к границам Ирака, его встревожили безлюдье и враждебный вид страны, и в нем зародилось подозрение, что его приверженцы или изменили ему, или лишены возможности действовать. Его опасения оправдались: наместник Куфы Обейдоллах потушил первые искры восстания, и расположившийся на равнине Кербелы Гусейн был окружен отрядом из пяти тысяч всадников, которые пресекли ему сообщения и с городом, и с рекой. Он еще мог бы укрыться в одной из степных крепостей, устоявшей против военных сил Цезаря и Хосрова, и мог бы положиться на преданность племени таиев, которое готово было выставить для его защиты десять тысяч воинов. На совещании с неприятельским начальником он предложил выбор между следующими тремя неунизительными для его чести условиями: или дозволить ему возвратиться в Медину, или поместить его в один из тех пограничных гарнизонов, которые содержались для защиты от турок, или препроводить его здравым и невредимым к Йазиду. Но приказания халифа или его наместника были суровы и безусловны, и Гусейну дали знать, что он должен или подчиниться, в качестве пленника и преступника, повелителю правоверных, или ожидать последствий своего восстания. “Уж не думаете ли вы,—возразил он,— запугать меня смертью?”, и провел следующую ночь в спокойных и торжественных приготовлениях к ожидавшей его участи. Он сдерживал вопли своей сестры Фатимы, оплакивавшей неизбежную гибель его семейства. “Мы должны полагаться,— говорил Гусейн,— только на Бога. Все, и на небесах и на земле, должно, или погибнуть, или возвратиться к своему Создателю. Мой брат, мой отец и моя мать были лучше меня, а пророк может служить примером для каждого мусульманина”. Он убеждал своих друзей позаботиться об их личной безопасности и, не теряя времени, спасаться бегством; они единогласно отказались покинуть или пережить своего возлюбленного повелителя, а их мужество он подкрепил горячей молитвой и обещанием рая. Утром рокового для него дня он сел на коня, держа в одной руке меч, а в другой Коран; его храбрый отряд мучеников состоял только из тридцати двух всадников и сорока пехотинцев; но его фланги и тыл были защищены веревками от шатров и глубоким рвом, который был наполнен, по обыкновению арабов, зажженным хворостом.