Эти западные императоры не переставали пользоваться при избрании пап теми правами, которые были усвоены готскими и греческими монархами, а важность этой прерогативы возрастала вместе с расширением светских владений и духовной юрисдикции римской церкви. В среде христианской аристократии высшие члены духовенства составляли Сенат, который участвовал в делах управления и замещал вакантные епископские должности. Рим был разделен на двадцать восемь приходов; каждым приходом заведовал архидиакон — священник или пресвитер, и как ни был прост и скромен этот титул по своему происхождению, его старались возвысить до одного уровня с царским достоинством. В число членов этого собрания были включены семеро диаконов самых больших госпиталей, семеро судей Латеранской палаты и некоторые из церковных должностных лиц. Заседаниями этого церковного Сената руководили семь епископов римской провинции, которые занимались не столько своими пригородными приходами, находившимися в Остии, Порто, Велитрах, Тускуле, Пренесте, Тибуре и земле сабинов, сколько тем, что поочередно дежурили по целым неделям в Латеране и старались приобрести как можно большую долю участия в почестях и авторитете папского престола. Когда папа умирал, эти епископы предлагали нового кандидата на утверждение священной коллегии, а римский народ или утверждал выбор епископов своими одобрительными возгласами, или отвергал его своими протестами. Но такое избрание еще не было окончательным, и первосвященник не мог быть законным порядком посвящен в этот сан до тех пор, пока защитник церкви, император, не изъявил своего одобрения и согласия. Императорский уполномоченный проверял на месте, происходил ли выбор без нарушений формальностей и свободы, и только после того, как им были тщательно взвешены достоинства кандидатов, он принимал клятву в верности и утверждал пожалования, мало-помалу обогатившие папский престол. При часто возникавших разногласиях притязания соперников поступали на рассмотрение императора, который позволял себе на собрании епископов судить, обвинять и наказывать провинившегося первосвященника. Оттон I заставил Сенат и народ заключить с ним договор, в силу которого они обязывались отдавать предпочтение тому кандидату, который всех более приятен его величеству; его преемники или предупреждали выбор Сената и народа, или не допускали его; они жаловали римскую бенефицию своим канцлерам или своим наставникам точно так же, как жаловали епископства Кельнское или Бамбергское, и каковы бы ни были личные достоинства какого-нибудь франка или сакса, одно их имя было достаточным доказательством вмешательства иноземной власти. Для такого самовластия служили благовидным оправданием неудобства, сопряженные с народными выборами. Устраненный епископами соискатель обращался к страстям или к корыстолюбию толпы; Ватикан и Латеран были запятнаны убийствами, а самые влиятельные из Сенаторов, маркизы Тосканские и графы Тускуль-ские, долго держали папский престол в позорной зависимости от их произвола. Римских первосвященников девятого и десятого столетий оскорбляли, заключали в тюрьму и умерщвляли их тираны, а когда они лишались церковной собственности, они были сами по себе так бедны, что не могли ни жить с приличной для своего положения обстановкой, ни заниматься приличными для их духовного сана делами благотворительности. Влияние двух знатных римлянок (мать и дочь)-проституток, Феодоры и Мароции, было основано на их богатстве и красоте, на их политических и любовных интригах; самые неутомимые из их любовников награждались римской митрой, и, быть может, их владычество послужило в века невежества поводом для вымысла о паписсе Иоанне. На престоле св.Петра восседали один вслед за другим незаконный сын Мароции, ее внук и ее правнук (какая редкая генеалогия), а второй из них сделался главой латинской церкви, когда ему было девятнадцать лет. Его зрелый возраст оправдал то, что обещала его молодость, и масса пилигримов могла удостоверить основательность обвинений, которые были предъявлены против него на Римском соборе в присутствии Оттона Великого. После того как Иоанн XII отказался от костюма и скромности, приличных его званию, он в качестве солдата, быть может, не бесчестил себя своей склонностью к пьянству, своими убийствами, поджогами и невоздержным удовлетворением своей страсти к игре и к охоте. Его явное святокупство могло быть последствием нужды в деньгах, а его святотатственные взывания к Юпитеру и к Венере, если только они не выдуманы, едва ли были серьезны. Но мы с некоторым удивлением читаем, что достойный внук Мароции открыто жил в любовной связи с римскими матронами, что Латеранский дворец был превращен в школу проституции и что вследствие того, что папа насиловал девушек и вдов, женщины стали воздерживаться от благочестивых странствований к гробнице св.Петра из опасения, что его преемник посягнет на их целомудрие. Протестанты злорадно указывали на эти черты сходства с Антихристом; но в глазах философа пороки духовенства гораздо менее опасны, чем его добродетели. После длинного ряда скандалов характер папской власти преобразовался и возвысился благодаря суровости и рвению Григория VII. Этот честолюбивый монах посвятил свою жизнь на осуществление двух замыслов: I) на то, чтобы упрочить за коллегией кардиналов свободу и независимость при выборе пап и навсегда устранить законное или самовольно захваченное право императоров и римского народа участвовать в этом выборе; II) на то, чтобы жаловать и обратно получать Западную империю как принадлежащее церкви ленное поместье или бенефиций и распространить свое светское владычество на всех земных царей и на все земные царства. После пятидесятилетней борьбы первый из этих замыслов был приведен в исполнение благодаря энергичному содействию духовенства, свобода которого была тесно связана со свободой его главы. Но вторая попытка хотя и увенчалась несколькими случайными и кажущимися успехами, встретила энергичное сопротивление со стороны светских правителей и потерпела окончательную неудачу вследствие успехов человеческого разума.

При возрождении Римской империи ни римский епископ, ни римский народ не могли дать Карлу Великому или Оттону тех провинций, которые были утрачены тем же путем, каким были приобретены вследствие случайностей войны. Но ничто не мешало римлянам избирать для себя повелителя, и такая же власть, какая была возложена на патриция, была безвозвратно вверена французским и саксонским императорам Запада. В отрывочных летописях того времени сохранились некоторые воспоминания о дворце этих императоров, об их монетах, об их трибунале, об их Эдиктах и о правосудии, которое вплоть до тринадцатого столетия отправлялось городскими префектами по уполномочию от Цезарей. Это верховенство было уничтожено коварством пап и сопротивлением населения. Довольствуясь титулами императора и Августа, преемники Карла Великого пренебрегали своими правами на эту местную юрисдикцию. К счастью, их честолюбие увлекалось более заманчивыми целями, а в эпоху упадка и раздробления империи их заботы сосредоточивались на защите их наследственных владений. Во время господствовавшей в Италии неурядицы знаменитая Мароция склонила одного из узурпаторов принять на себя звание ее третьего супруга, и король Бургундский Гугон проник при помощи ее приверженцев в молу Адриана или замок св.Ангела, господствовавший над главным мостом и над входом в Рим. Она заставила своего сына от первого брака, Альберика, прислуживать на свадебном банкете; в наказание за то, что он исполнял возложенные на него обязанности с явной неохотой, его новый отец нанес ему удар, а из этого удара возникла революция. “Римляне,—воскликнул юноша,— вы когда-то были владыками мира, а эти бургунды были самыми презренными из ваших рабов. Теперь эти жадные и бесчеловечные варвары властвуют, а нанесенное мне оскорбление есть начало вашего порабощения”. По всем городским кварталам раздался призыв к оружию; бургунды отступили торопливо и с позором; победоносный сын Мароции заключил свою мать в тюрьму и принудил своего брата папу Иоанна XI ограничиться исполнением его духовных обязанностей. Альберик управлял Римом в течение почти двадцати лет с титулом князя и, как уверяют, польстил народным предрассудкам, восстановив должности или, по меньшей мере, титул консулов и трибунов. Его сын и наследник Октавиан принял вместе с папским достоинством имя Иоанна XII; подобно своему предшественнику, он был вынужден искать для церкви и для государства защитника от притеснений со стороны лангобардских князей, и Оттон был награжден за свои услуги императорским достоинством. Но саксонец был высокомерен, а римляне не чувствовали склонности к повиновению; празднование коронации было нарушено столкновением между желанием монарха отстоять свои прерогативы и желанием народа отстоять свою свободу, и Оттон приказал своему меченосцу не отходить от него из опасения, что у подножия алтаря на него будет сделано нападение с целью убить его.

Перед своим обратным переходом через Альпы император наказал жителей за мятеж, а Иоанна XII за неблагодарность. Папа был низложен по решению собора; префекта посадили верхом на осла, водили по городским улицам под ударами плети и заключили в темницу; из тринадцати самых преступных граждан одни были повешены, другие были изуродованы или отправлены в ссылку, а для этих строгих наказаний служили оправданием старинные законы Феодосия и Юстиниана. Голос молвы обвинял Оттона II в вероломном и безжалостном умерщвлении Сенаторов, которых он пригласил к своему столу под видом гостеприимства и дружбы. Во время малолетства его сына Оттона III Рим сделал смелую попытку сбросить с себя саксонское иго, а консул Крешенци был Брутом республики. Из положения подданного и изгнанника он два раза возвышался до владычества над городом, угнетал, изгонял и создавал пап и составил заговор с целью восстановить верховенство греческих императоров. Этот несчастный консул выдержал в крепости св. Ангела упорную осаду и наконец погубил себя тем, что положился на обещание личной безопасности: его тело было повешено на виселице, а его голова была выставлена на зубчатых стенах замка. Вследствие превратностей фортуны после того, как Оттон разделил свои войска, ему пришлось выдерживать в течение трех дней осаду в своем дворце, где не было никаких съестных припасов, и позорное бегство спасло его от правосудия или от ярости римлян. Сенатор Птолемей был вождем народа, а вдова Крешенци имела удовольствие отомстить за своего супруга, отравив императора, который был ее любовником,— по крайней мере так гласила молва. Оттон III намеревался покинуть варварские северные страны, воздвигнуть свой трон в Италии и воскресить учреждения Римской монархии. Но его преемники появлялись на берегах Тибра только по одному разу в своей жизни для того, чтобы получать в Ватикане свою корону. Их отсутствие внушало к ним презрение, а их присутствие было ненавистно и наводило страх. Они спускались с Альп во главе своих варваров, которые были в глазах местного населения и чужеземцами, и врагами, а их временное пребывание служило поводом для смут и кровопролития. Римляне еще томились робкими воспоминаниями о том, чем были их предки, и они с патриотическим негодованием взирали на тех саксов, франков, швабов и богемцев, которые присваивали себе звания и прерогативы Цезарей.

По-видимому, нет ничего более противоестественного и безрассудного, чем желание держать в покорности отдаленные страны и иноземные народы наперекор их влечениям и интересам. Поток варваров может мимоходом покрыть страну, но для того, чтобы поддержать существование обширной империи, нужна тщательно выработанная система управления и угнетения: в ее центре абсолютная власть должна действовать быстро и располагать большими ресурсами; нужно, чтобы сообщения с окраинами были и быстры, и удобны; нужны крепости, для того чтобы подавлять восстания в самом начале; нужна правильно организованная администрация и для того, чтобы охранять, и для того, чтобы наказывать, а хорошо дисциплинированная армия должна внушать страх, не возбуждая неудовольствия и не доводя до отчаяния. Не в таком положении находились германские Цезари, желавшие поработить Италию. Их наследственные поместья тянулись вдоль берегов Рейна или были разбросаны по различным провинциям; но эти обширные земли мало-помалу перешли в другие руки вследствие неблагоразумия или стеснительного денежного положения их владельцев, а доходы, которые извлекались этими владельцами из мелочного и притеснительного пользования их прерогативами, были едва достаточны для содержания их домашнего штата. Их войска состояли из их вассалов, вступавших к ним на службу частью по долгу, частью по доброй воле; эти вассалы неохотно переходили через Альпы, предавались грабежу и бесчинствам и нередко покидали знамена до конца кампании. Целые армии погибали от вредного влияния климата; оставшиеся в живых приносили домой кости своих князей и своей знати, а последствия своей собственной невоздержанности приписывали вероломству и зложелательству итальянцев, которые по меньшей мере радовались несчастьям варваров. Эта временная тирания боролась с мелкими итальянскими тиранами с равными шансами успеха, а исход этой борьбы не представлял большого интереса для народа и не может интересовать читателя. Но в одиннадцатом и двенадцатом столетиях жители Ломбардии воодушевились промышленной предприимчивостью и стремлением к свободе, а их благородному примеру в конце концов стали подражать и возникшие в Тоскане республики. В итальянских городах никогда не было совершенно уничтожено муниципальное управление, а своими первыми привилегиями они были обязаны милостям и политическим расчетам императоров, которые старались воздвигнуть из привилегии простого народа оплот против притязаний независимой аристократии. Но их быстрое развитие и ежедневное расширение их могущества и притязаний были последствием размножения этих общин и воодушевлявшего их мужества. Влияние каждого из городов распространялось на весь их диоцез, или округ; в деревнях юрисдикция графов, епископов и маркизов была отменена, и самые гордые представители знати согласились или были вынуждены покинуть свои уединенные замки и усвоить более почтенный характер вольных людей и должностных лиц. Законодательная власть принадлежала общему собранию, но исполнительная власть была вверена трем консулам, избиравшимся из трех сословий, на которые была разделена республика, — из магнатов (грандов), вальвассоров и простонародья. Под покровительством равных для всех законов земледелие и торговля мало-помалу оживились; постоянно угрожавшие опасности поддерживали в жителях Ломбардии воинственный дух, и всякий раз, как раздавался звон колокола или водружалось знамя, из городских ворот устремлялись навстречу к неприятелю многочисленные толпы неустрашимых воинов, патриотическое усердие которых скоро освоилось со знанием военного дела и с военной дисциплиной. Об этот народный вал разбилась гордость Цезарей, и непреодолимый дух свободы одержал верх над величайшими средневековыми монархами — двумя Фридрихами, из которых первый, быть может, был более велик своими воинскими подвигами, но второй, бесспорно, обладал более выдающимися мирными достоинствами и познаниями.

Желая восстановить величие короны, Фридрих I напал на Ломбардские республики с хитростью политика, с мужеством солдата и с жестокосердием тирана. Случившееся незадолго перед тем открытие Пандектов снова оживило науку, всех более благоприятную для деспотизма, и продажные юристы императора объявили, что он полный хозяин жизни и собственности своих подданных. Собравшийся в Ронкальи сейм признал его царские прерогативы, ослабив то, что в них было самого ненавистного, и доход с Италии был установлен в тридцать тысяч фунтов серебра, которые умножались до бесконечности вследствие вымогательств со стороны сборщиков податей. Он смирял непокорные города страхом, который наводили его войска, или употреблением в дело военной силы; пленников отдавали в руки палача или расстреливали из его военных машин, а после осады и взятия Милана здания этой великолепной столицы были срыты до основания; триста заложников были отправлены в Германию, а жители были размещены по четырем деревням под игом неумолимого завоевателя. Но Милан скоро восстал из своих развалин; общее бедствие скрепило Ломбардскую лигу; за нее вступились Венеция, папа Александр III и греческий император; воздвигнутое деспотизмом здание было разрушено в один день, и своей подписью под Константким договором Фридрих признал — хотя и с некоторыми оговорками — свободу двадцати четырех городов. С их энергией и полным расцветом боролся его внук; но Фридрих II обладал некоторыми личными и исключительными преимуществами. Его рождение и его воспитание располагали итальянцев в его пользу, и во время непримиримой вражды между гибелинами и гвельфами первая из этих партий была предана императору, между тем как вторая боролась под знаменем свободы и церкви. В минуту усыпления римское правительство дозволило его отцу Генриху VI присоединить к империи королевства Неаполитанское и Сицилийское, и сын стал извлекать из этих наследственных владений большие ресурсы солдатами и деньгами. Однако Фридрих II в конце концов не устоял против военных сил Ломбардии и громов Ватикана; его владения были отданы иностранцу, а последний представитель его рода был публично обезглавлен в Неаполе на эшафоте. В течение шестидесяти лет в Италии не было ни одного императора, и об этом титуле напоминала лишь позорная продажа последних остатков соединявшейся с ним верховной власти.

Завоевавшим Запад варварам нравилось украшать их вождя титулом императора, но они вовсе не желали облекать его деспотической властью Константина и Юстиниана. Личность германцев была свободна, их завоевания составляли их собственность, а их национальный характер отличался такой бодростью духа, которая не могла уживаться с раболепной юриспруденцией ни нового, ни древнего Рима. Было бы и бесполезно, и опасно пытаться наложить иго монарха на вооруженных вольных людей, не выносивших даже власти должностного лица, на людей отважных, не хотевших повиноваться, или на людей могущественных, желавших повелевать. Верховная власть Карла Великого и Оттона была распределена между герцогами различных наций или провинций, графами мелких округов и маркграфами маркий или границ,— и все они соединяли в своих руках власть гражданскую и военную в том виде, в каком она возлагалась на заместителей первых Цезарей. Римские наместники, выбиравшиеся большей частью из выслужившихся воинов, вовлекали свои наемные легионы в измену, присваивали себе императорское звание и во всяком случае, терпели ли они неудачу или имели успех в своих восстаниях, государственное управление не терпело от этого никакого ущерба ни в своем могуществе, ни в своем единстве. Хотя германские герцоги, маркграфы и графы были менее смелы в своих притязаниях, но последствия их удачи были более прочны и более вредны для государства. Вместо того чтобы стремиться к верховному рангу, они заботились только о том, чтобы присвоить себе и упрочить независимую власть над управляемой провинцией. Их честолюбию благоприятствовали многочисленные поместья и вассалы, взаимный пример и взаимная поддержка, общность интересов низшего дворянства, замена одних монархов и царственных родов другими, малолетство Оттона III и Генриха IV, честолюбивые притязания пап и бесплодная настойчивость, с которой императоры гонялись за коронами итальянской и римской. Дуксы (герцоги) провинций мало-помалу присвоили себе все атрибуты королевской и областной юрисдикции и право заключать мир и объявлять войну, казнить и миловать, чеканить монету, облагать податями, заключать внешние союзы и распоряжаться государственным доходами. Императоры признавали эти незаконно присвоенные права из милостивого расположения или под гнетом необходимости, а иногда жаловали их в виде награды за обещанную поддержку на выборах или за добровольную службу; в том, что было пожаловано одному, нельзя было, без нанесения обиды, отказать его преемнику или его равным, и из этих постановлений о местном или временном владении мало-помалу образовалось государственное устройство Германии. В каждой провинции власть герцога или графа была посредницей между троном и аристократией; люди, считавшиеся по закону подданными своего государя, обращались в вассалов частного вождя, и этот вождь нередко развертывал полученное от своего государя знамя для борьбы с тем, от кого оно было получено. Из суеверия или из политических расчетов династии Каролингские и Саксонские любили и поддерживали духовенство, к умеренности и преданности которого питали слепое доверие,— германские епископства не только достигли одинакового размера и одинаковых привилегий с самыми обширными владениями лиц военного звания, но даже превзошли их богатством и многочисленностью населения. Пока императоры сохраняли право раздавать эти церковные и светские бенефиции при открытии вакансий, их власть находила для себя опору в признательности или в честолюбии их друзей и любимцев.

Но во время споров из-за права инвеституры они утратили свое влияние на епископские капитулы; свобода избрания была восстановлена, и как бы в насмешку над монархом за ним было оставлено только право первых просьб, то есть право один раз в свое царствование рекомендовать для каждой церкви по одному кандидату на пребенду. Светские правители смещались не по воле своего старшего, а могли быть лишены своего места только по приговору своих пэров. В первую эпоху монархии предоставление сыну герцогства или графства его отца испрашивалось как милость; но мало-помалу превратилось в обычай и наконец его стали требовать как законного права; к представителям прямой нисходящей линии нередко стали причислять членов боковых или женских линий; имперские чины (это было их популярное название, впоследствии сделавшееся легальным) разделялись на части и отчуждались путем завещаний и продажи, и всякое понятие об общественном доверии исчезло в понятии о частном и вечном наследственном праве. Император даже не мог обогащаться от конфискаций или от пресечения рода; он был обязан в течение одного года заместить вакансию ленного владельца, а при выборе кандидата должен был сообразоваться с решением или общего, или провинциального сейма.

После смерти Фридриха II Германия осталась чем-то вроде стоглавого чудовища. Бесчисленные принцы и прелаты оспаривали друг у друга обломки империи владельцы бесчисленных замков старались подражать примеру старших, но не чувствовали желания повиноваться им, а их непрерывные военные предприятия получали названия то завоеваний, то хищнических набегов, смотря по тому, как велики были их материальные силы. Эта анархия была неизбежным последствием европейских законов и нравов, и неистовство той же самой бури раздробило в куски королевства Французское и Итальянское. Но итальянские города и французские вассалы был разъединены и не устояли в борьбе, между тем как из единодушия германцев возникла, под именем империи, великое федеральное государство. Сеймы, сначала собиравшиеся часто, а потом сделавшиеся постоянным учреждением, поддерживали национальное мужество, и права верховной законодательной власти до сих пор принадлежат трем разрядам или коллегиям избирателей — германским владетельным князьям, вольным городам и имперским городам.