– Ну, как? – спросил.

Аня будто не поняла:

– Чего как?

– Не надумала?

Уже давно сделал ей Димыч официальное предложение, только она в парк пришла. И повторяет его постоянно, по разу на месяц.

– Нет, Димыч, не надумала.

– Думай. Мне не к спеху.

Аня потупилась, подергала платок за хвостики, поглядела прямо в глаза.

– Димыч, – сказала твердо. – Я Егора не брошу.

– Ты не бросишь, – согласился.

– И Егор меня не бросит.

Димыч промолчал. Опять откусил кусок хлеба, макнул лук в соль, потом взял помидор, потом сало.

– Не бросит! – крикнула. – Не бросит... Чего ждешь, словно сыч? Не сбудется по-твоему... Не сбудется!

Димыч прожевал кусок, сказал ласково:

– Неспокойно тебе, Анюта.

– Неспокойно... – подхватила. – Ой, неспокойно! Я, Димыч, трясусь над ним.

– Вижу.

– Ночей не сплю.

– Ясное дело.

– Страшно, Димыч...

– Куда там.

– Я ведь знаю, знаю: с тобой будет спокойно.

Димыч поглядел глазами рачьими, важно кивнул головой.

– За мной, – сказал, как за стеной.

– Знаю, Димыч...

– Я, Анюта, хозяйственный.

– Знаю, Димыч, знаю...

– Я бы с тебя пушинки сдувал.

– Знаю, Димыч... – А в глазах уже слезы. – Да я прикипела к нему – не отодрать. И не надо. Не хочу по-другому!

– Эх, Анюта, – грустно и невпопад сказал Димыч. – Горе ты мое.

– Горе, Димыч, горе...

Стало так тошно, такая тоска навалилась: сердце тисками сжало.

– Димыч, свези... Свези домой, Димыч!

Димыч подумал чуточку, поглядел на длинную очередь сзади, потянулся к счетчику.

– Сидай.

И сразу, вроде, преобразился:

– Эх, кормилица! Застоялась, родимая!

Включил стартер, но машина не завелась.

– Смотрите, – сказал, – она на меня обиделась. Я ел, она – нет. Прости, родимая: по пути заправимся.

Со второго раза машина опять не завелась.

– Не хочет, – сказал сокрушенно. – Уже дома, в стойле: чего обратно бежать?

– Димыч... Я так доеду.

– Ты что... – Наклонился к приборной доске, сказал с укоризной: – Глупая! Ты погляди, кого везем. Не позорь хозяина.

После этого машина завелась.

– Умница, – похвалил. – Вот за это люблю. Побежали, хорошая, прокатим Анюту.

И они поехали.

Аня приткнулась к дверце, молча глядела вперед, а Димыч привычно хлопал широкой ладонью по рулю, говорил, как с живой:

– Чего разбежалась? Ну, чего? Вот остановлю, будешь тогда знать. Куда? Куда поворачиваешь? Не видишь – знак. Умница! Не торопись. Обходи потихоньку. А этого пропустим. Этого дурака мы пропустим. Вот так. Молодец! Понимаешь, чего надо... – И вдруг: – Что ж ты, падлина, подпрыгиваешь?

Так они и ехали. И приехали на ту улицу. Завернули под арку. Встали у калитки.

– Угощаю, – сказал Димыч и выключил счетчик.

Посидели. Помолчали.

Прошла мимо старая женщина со старой собакой на поводке. Обе дышали тяжело, со свистом, ноги переставляли неуверенно, с трудом.

Аня поглядела вслед, сказала с тоской:

– Димыч...

– Ай?

– Так и помрешь холостяком?

– Так и помру.

– Ты бы женился, Димыч. Старому плохо.

– Без надобности, – твердо сказал он. – Лишнее это дело.

– А если я?.. – крикнула. – Я если?

– Ты – другая статья.

Взял термос, налип стаканчик:

– Чаю хочешь?

– Ничего я не хочу, Димыч... Покоя хочу, покоя.

– Покоя у тебя не будет, – пообещал. – Не жди.

– Не будет, – согласилась горестно. – Нет, не будет...

И застыла, привалившись к дверце, глядела на Димыча скорбными глазами, а он глядел на нее.

Потом она вылезла из машины, и та – будто дожидалась – тихонько тронулась с места.

– Куда? – яростно закричал Димыч. – А попрощаться?

Высунул в окно чубатую голову, сказал тихо:

– Бывай, Анюта.

– Бывай, Димыч.

– Не журись.

– Попробую...

– Эх, кормилица! – крикнул отчаянно. – Покатили с ветерком!

Помигал на прощанье красным огоньком и уехал.

Аня поглядела ему вслед, вздохнула, вытерла глаза, поправила косынку на шее, шагнула через калитку.

– Егорушка...

В доме пусто.

– Егорушка…

Под яблонями пусто.

– Егорушка!..

У забора, на низкой скамейке, скорчился Егор. Подбородок уперся в острые колени, слабые плечи засутулились, худые руки повисли до земли, кисти рук мертво лежали на траве.