Собака умильно глядела с веранды в комнату: ей входить не разрешалось. Петух независимо прошел к столу, с шумом взлетел на отодвинутый стул. Ему разрешалось.

– Егорушка! Егорушка-свет... Вот бы нам за город подальше съездить. Там лес, речка, народу – всего ничего.

– В лес я бы с охотой, – оживился Егор. – В лесу – чисто. Только, может, не надо?

– Надо, милый, надо. Чего дома сидеть? У тебя отпуску который день?

Хмыкнул виновато:

– Седьмой...

– Седьмой! За ворота выходил?

– Я, Аннушка, – сознался, улыбаясь, – я людей пугаюсь. Много их...

– Много, – согласилась. – А мы утречком. Мы пораньше.

А сама уж хлеб нарезала, суп разливала.

– Это можно... – протянул нерешительно. – С тобой я ничего, пойду...

Тут уж она заторопилась, пока не передумал:

– С утра пораньше махнем на электричку. Еды захватим, чаю в термосе, подстилку – полежать...

– Ну да?

– А чего нам? Люди вольные! До вечера погуляем – и назад.

– Завтра, – загорелся. – Давай, а?

– Завтра, Егорушка, у меня смена. Да и народу завтра, в воскресенье, полно. Лучше в среду.

– Можно, – Егор с удовольствием хлебал суп. – Можно и в среду. Встанем пораньше, махнем по холодку.

– Махнем, Егорушка. Неужто не махнем? А там в избу зайдем, молочка попросим парного.

Как споткнулся:

– В избу... не надо. Там чужие...

– Ну и не надо, – заторопилась. – На кой нам их молоко? Своего возьмем, в пакетах. Грибов насобираем, ягод, цветов полевых.

– Я, – сказал энергично, – корзинку сплету. Я умею.

– Сплети, Егорушка, сплети, милый.

Егор засмеялся счастливо: видно, оттаял, отогрелся в ее тепле. Разгладилась складка на лбу, распрямились сутулые плечи, глаза заиграли живо: помолодел человек. Аня тоже блаженствовала, наслаждалась в полную силу. Вот она, ее минута, редкая, долгожданная!

– Егорушка, – разливалась соловьем, – что бы нам потолки не побелить? Все – веселее будет. Занавески эти выкину, ситчику куплю светлого, обои переклеим, двери перекрасим. Сколько ждать-то можно, что переселят? Давай уж, милый, тут жить.

– Давай, – соглашался. – Давай жить.

Она так и захлебнулась.

– Вот бы еще шкаф поменять. Срамотища одна.

– А чего? Поменяем.

– И стулья.

– Давай и стулья.

– И кровать новую. Не эту, скрипучую.

– Можно и кровать.

Ложку бросила, вскочила со стула, обняла его сзади, прижалась грудью. Так бы и стояла целый день, от себя не отпускала.

– Егорушка, – зашептала жарко, в самое ухо, – истомилась без тебя, изголодалась... Уж я жду, жду, а ты все чужой.

– Аннушка, – он повернул голову, поглядел близко, влажными глазами, – не сердись ты на дурака. Уж такой тебе достался, неладный…

– Достался!.. – охнула. – Да я и не знаю, кому кланяться за тебя. Что бы я одна?..

– Не говори, – дышал горячо, в шею, – не надо... Ты у меня – спасение мое. Один бы – давно сломался.

– А я! Я-то... Без тебя, как пустая. Никому не нужная...

Егор вздрогнул вдруг, обхватил ее руками, сказал чужим голосом:

– Страшно. Страшно, Аннушка.

– Чего, Егорушка?

– Боюсь. Не повредиться бы.

– Да что ты!

– У меня тут, – показал на голову, – давит чего-то. Такой лучик тоненький, булавочный. Уперся и давит. И жжется. Раньше – редко. Теперь – всегда. Руку подставлю, он через руку давит.

– Егорушка! – перепугалась. – К врачу бы тебе...

– Не... Не надо. Знаешь, – сознался, – вот задумаюсь раз, уйду далеко, он и продавит. Ты не отпускай меня... Слышь? Не давай уходить.

– Не дам! – вскрикнула. – Не отпущу!..

А сама уж тянула, тянула его со стула, утягивала за собой в другую комнату.

– Егорушка! – задыхалась. – Свет мой ясный...

Пошли в обнимку, переплетая ноги, натыкаясь на стулья, на стены. А руки не слушались, головы затуманились, кровь заколотилась в висках. Собака смотрела изумленно, склонив набок лобастую голову. Петух приоткрыл один глаз, понимающе глядел вслед.

– Егорушка!..

– Аннушка!..

– Егорушка!..

11

Грохнули кулаком по входной двери, собака повернулась резко, будто хотела поймать собственный хвост, загавкала хрипло.