Ларри прошёл в палату и положил газету на тумбочку.

— Приятного вам отдыха, сэр.

Сидней кивнул и повторил:

— Спасибо, — и добавил: — что запомнил.

Ларри пожал плечами.

— Спокойной ночи, сэр.

И уже был у двери, когда Сидней окликнул его.

— Подожди.

— Да, сэр, — обернулся Ларри.

Сидней встал и подошёл к нему.

— Я… я хотел попросить тебя.

— Пожалуйста, сэр.

— Я… плакал тогда, — Сидней судорожно вздохнул. — Как девчонка. И вообще… ты не рассказывай об этом.

— Хорошо, сэр, — кивнул Ларри.

— Я просто… — Сидней оборвал фразу, пытливо глядя в лицо Ларри. — Ты ведь всё понимаешь. Мужчине стыдно плакать, я знаю…

— Нет, — перебил его Ларри. — Нет, сэр. В этом нет стыда.

Сидней по-прежнему смотрел на него, и Ларри продолжал:

— Я видел, как плачут. Мужчины. Это не стыдно, сэр. Значит, ещё не всё кончено, ещё… не так плохо. Когда не можешь плакать… — и уже Ларри оборвал себя.

Сидней кивнул.

— Я понял. Спасибо, тебе. Тебя ведь зовут… Ларри, а полностью как?

— Лоуренс Левине, сэр.

— А я Сидней Кроуфорд, Сид.

— Очень приятно, сэр, — улыбнулся Ларри.

— Та-ак, — в палату вошла толстенькая медсестра. По-английски она говорила быстро и правильно, с забавным акцентом. — Левине, тебе особое приглашение нужно, чтоб посуду освободил?

— Это я его задержал, — сразу сказал Сидней.

Медсестра смерила его насмешливым взглядом.

— Задержал он, скажите, какой ещё один генерал нашёлся. Давай, Левине, отбой уже.

— Да, мэм, — Ларри ссутулился, безуспешно пытаясь скрыть свой рост. — Слушаюсь, мэм.

— То-то, — победно улыбнулась медсестра, снизу вверх глядя на Ларри.

Ларри вежливым полупоклоном попрощался с Кроуфордом и ушёл в свою палату. Быстро снял и повесил куртку, не садясь, стоя выпил молоко и засунул за щеку маленькое миндальное пирожное.

— Ну, вот и хорошо, — медсестра вслед за ним вошла в палату, взяла стакан и блюдце. — Ложись спать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мэм.

Она ушла, и Ларри уже спокойно стал раздеваться. День окончен. Сколько ему ещё осталось? Пять? Да, всего пять дней.

Рассел рывком сел на койке, напряжённо вглядываясь в… да нет, какая уж тут темнота. На ночь свет уменьшили, но достаточно светло, чтобы, открыв глаза, сразу вспомнить, где ты и почему именно тут. Он часто вот так внезапно просыпался и сидел в темноте, а потом обычно шёл к окну и курил, долго курил, пока не начинали слипаться глаза. И вот опять… но он не в своей квартире, и не в комнате у миссис Ренн, он в тюрьме. Ни окна, ни сигарет. Он медленно, разделяя слова, выругался вполголоса и снова лёг. Теперь лежать и думать. И вспоминать. Больше он ничего не может сделать. Когда это у него началось? Не помнит. Кажется, всегда было. Или после смерти матери. Да, тогда…

… Он вернулся из школы, и дом встретил его тишиной. Он сразу прошёл в свою комнату. Отец не любит, когда он без дела шляется по дому. Портфель на место, школьный костюм в шкаф, душ, джинсы, майка, домашние сандалии, и вот теперь можно на кухню. Даже если мамы нет, то он сам возьмёт себе поесть. Такое уже бывало. Но в кухне было чисто и пусто. Он открыл холодильник, духовку… ничего. Мама что, не готовила сегодня?

— Придётся потерпеть.

Он обернулся. В дверях кухни стояла немолодая опрятно одетая женщина.

— Ты Рассел?

Он выжидательно кивнул.

— Я Руби Синклер. Меня вызвал мистер Шерман, твой отец. Я буду теперь приходить к вам готовить и убирать.

Отец нанял прислугу? Зачем?! Правда, мама давно заговаривала об этом, но отец всегда был против. «Чужие глаза в доме излишни и опасны», — обычная фраза, которой отец отказывал маме в этой просьбе. И вот… Руби Синклер. На «белую рвань» она не похожа, но кто же ещё пойдёт по найму в служанки? Кто она отцу, что тот попросил её о такой услуге?

— Отец… договорился с вами, миссис Синклер?

Она быстро и как-то смущённо отвела глаза.

— Да.

Он кивнул. Значит, наняли. Значит, она просто Руби, без миссис.

— Я буду у себя в комнате. Вы позовёте меня?

— Конечно-конечно, — закивала она, снимая шляпку и пальто.

Он ушёл к себе. Где же мама? Ещё утром и разговора о прислуге не было. Они позавтракали, и за завтраком ничего особого сказано не было. Так, обычное…

— Кофе остыл.

— Я сейчас подогрею.