«О присвоении генеральского звания!» — обрадованно подумал Франсуа, а ответил с подчёркнутым безразличием:

— Что ж, перед сном приятно услышать добрую весть, мой генерал.

— Скоро в Швейцарии начнутся переговоры с мятежниками. Станут толковать о перемирии, с чем вас и поздравляю!

Полковник не нашёлся, как сразу ответить генералу — не очень-то приятно обмануться в своих надеждах — и решил промолчать. И всё же издёвка, явно сквозившая в словах Ришелье, ирония, с которой тот сообщил не новую для Франсуа весть, вывели его из равновесия. Он не удержался, чтобы ответно не уколоть генерала.

— Да, генерал, вы правы, новость в самом деле добрая.

Гладко выбритое, приятное лицо генерала Ришелье перекосилось от ярости. Он резко поднялся и зашагал по кабинету, с силой вдавливая каблуки в ворсистый ковёр.

— Ей-богу, полковник, — сказал он, останавливаясь подле Франсуа, — с вамп надо иметь терпение. Ну, скажите на милость, что же тут доброго?! Сесть лицом к лицу с этими разбойниками — значит признать их равными себе!

— А что прикажете делать? — уже совсем не сдерживаясь, воскликнул Франсуа. — Либо мы станем жертвами событии, либо мужественно посмотрим в глаза горькой действительности и попытаемся с честью выйти из незавидного положения. И не нужно бояться их самостоятельности. Пускай попробуют пожить самостоятельно! Что мы теряем? Почти всем колониям дали самостоятельность, у них есть свои правительства, свои парламенты, свои национальные флаги… Вплоть до конституции, все есть! А смогут ли они обойтись без нас?.. Ни одного дня! Все бывшие наши колонии хотят иметь тысячные армии, жандармерию и полицию… Кто будет ими руководить? Кто их вооружит? Кто возьмёт на себя расходы по их содержанию? А экономика? — будто сговорившись с Жераром, всё больше распаляясь, продолжал полковник. — Носят паше, едят наше, на нашем ездят… Как же прожить им без нас?! Один журналист сказал, что они — стадо баранов, гоняющихся в морозную зиму за пробивающейся травой. Окружить их кошары голодом и показать пучок — сразу побегут в нашу сторону!

— Короче, выйти из одной двери и войти в другую. Так?

— Да, можно сказать и так…

— Аминь! — генерал Ришелье иронически улыбнулся. — Вы, господин полковник, с необыкновенной лёгкостью решили все вопросы, но боюсь, не учли одного. После того, как закроется одна дверь, вторая может не открыться. Не забывайте, с кем мы имеем дело в Алжире. Разве можно довериться этим мятежникам! Если завтра, упоённые успехом, они зайдут ещё дальше в своих желаниях, тогда что делать? Снова стягивать войска? Это будет нелегко!

Полковник с той же уверенностью ответил:

— Взяв ключи от новой двери, нужно суметь её открыть и забыть, что существует другой выход.

— О-о! Эта мысль замечательная! Только, когда будете обосновывать её, вспомните, пожалуйста, о северном Индокитае!

— Всё будет зависеть от гибкости и умения наших политических деятелей, — уже спокойнее продолжал полковник Франсуа. — На мой взгляд, если бы и тогда во французском правительстве были такие же дальновидные люди, как сейчас, иным был бы и результат. К сожалению, многие не видели и не видят ничего кроме кончика собственного носа. Такие-то и отдали Северный Вьетнам в лапы коммунистов, а если бы правительство не обновилось, то и от Африки остались бы у нас одни воспоминания.

Ришелье, хмурясь, молчал. Нет, он не согласен с полковником Франсуа. Ведь и индокитайский вопрос решался методом кнута и пряника. Тогда тоже пытались руководить из-за спины марионетки Бао-Дая, а чем всё кончилось? Дерево оказалось бесплодным, и сколько его ни удобряли и ни поливали, корней оно не пустило, пока, наконец, не грянула буря и не свалила его к чертям собачьим!

Нет, такая политика не по нутру генералу. Он искренне убеждён, что Францию губит стремление прятаться за спины марионеток. Сила — вот что самое надежное. На кой дьявол надо было маскироваться Бао-Даём? Эта фигура не для большой игры, японцы с ним тоже погорели. И всё-таки Франция поставила на него. Поставила — и проиграла!

В суждениях генерала Ришелье имелась известная доля истины. Он много лет провёл в Индокитае, вращаясь в центре сложных событий. Японцы надели на Бао-Дая корону императора, и вскоре им пришлось уносить ноги из Индокитая, вслед за ними показал пятки и новоявленный «император», с великими мытарствами добрался он до Гонконга, оккупированного английскими войсками. А когда после японцев в Индокитай пришли старые хозяева — французы, снова ярким пламенем вспыхнула освободительная борьба. И в марте тысяча девятьсот сорок девятого года французское правительство заключило официальный договор с Бао-Даём. Было провозглашено «национальное правительство» во главе с ним, создан кабинет министров, «национальная» армия. В Сайгон съехались политические представители зарубежных стран, тех, что играли на руку Франции. Пресса затрубила на весь мир о самоопределении Индокитая. Но вся эта затея лопнула, как мыльный пузырь: после жестокой восьмилетней воины французы с позором оставили страну.

Ришелье знал лично и Бао-Дая и его окружение, ещё о ту пору считал сайгонское правительство «гнилым плодом трусливой политики», и его негодованию не было предела. Ту же самую политику пытаются теперь вести в отношении Алжира! Снова ищут марионеток, чтобы править за их спиной. Разве это не прямое проявление трусости?!

Генерал раздражённо спросил:

— Не вашу ли идею, полковник, реализует Париж?

— Чья бы она ни была, но Париж вынес правильное решение. Момент его не упущен, — спокойно ответил Франсуа.

— Да о каком моменте вы говорите, чёрт побери! — генерал, не сдержавшись, стукнул кулаком по столу. — О чём нам разговаривать с этими разбойниками? Будем умолять, чтобы они отдали нам Сахару, чтобы сохранили наши военные базы? А они ответят: «Нет! Ничего не отдадим и ничего не сохраним!». Тогда как? Нет, полковник, идёт борьба не на жизнь, а на смерть, и подменять в ней оружие политикой — нельзя!

Ироническая усмешка тронула тонкие губы полковника Франсуа:

— Политика, мой генерал, тоже оружие — острое и испытанное.