Если даже представить себе, что знаки соответствуют лишь болезням и чертам характера, то каким образом все это было изучено жрецами Древнего Царства? Ведь для того, чтобы определить свойства того или иного знака, надо пристально наблюдать жизнь десятков тысяч людей, на протяжении сотен лет. Надо было убедиться, что те, кто имеет этот злополучный крест, действительно утонули где-нибудь во время разлива Нила. Как эти знания зафиксировать и передать другим поколениям жрецов? Более того, где взять эти десятки тысяч людей? Как и кому за ними наблюдать? Как систематизировать эти сведения в эпоху папирусов и каменных табличек?

Вот, наконец, ответ. Никакой хиромантии просто не может быть, потому что она не могла даже появиться. То же самое, относится, кстати, и к астрологии. И ко всей прочей ерунде…

Сделав соответствующие выводы, Браун, наконец, успокоился и забыл о предмете своих двухдневных размышлений. Итогом осталась лишь парочка метафор в его статье «Марксизм и восстание», где он недобрым словом поминал египетских жрецов.

Браун вышел на улицу. Тотчас на палубе он встретил Сесиль, словно американка специально поджидала его. Было уже темно, мириады звезд высыпали на безмолвный купол, словно мерзавцы-муравьи.

— Вот вы где! — воскликнула Сесиль. — А я вас искала.

Она взяла Брауна под руку.

— Меня беспокоит наш вчерашний разговор о мировой войне… Неужели, правда, что…

И Браун вдруг все понял… Он почувствовал, как предательское тепло поднимается в его груди, словно он выпил бокальчик вина.

— Не изволите ли, — сглотнув, сказал он, — для продолжения беседы проследовать в мою каюту?

Сесиль стрельнула глазами по сторонам, убедившись, что никто не видит.

— Здесь слишком холодно, мадемуазель, — уточнил Браун, легонько подталкивая девушку вперед.

— Итак, вы думаете, что война… — пробормотала Сесиль, уже оказавшись внутри.

— Непременно, — сказал Браун, с силой привлекая ее к себе. — Война вспыхнет года через три, а то и раньше. Я, видите ли, пророк.

— Вы еще и пророк, — прошептала Сесиль, — якобы не замечая, что Браун уже сжимает ее ягодицы.

— О, и еще какой! — воскликнул Браун, ловко ставя шлюхе подножку и валясь с ней на роскошный ковер.

— Но ведь немцы… еще… совсем… — задохнулась Сесиль.

— Отлить не хотите? — поинтересовался Браун, поскольку был джентльменом, но маленькая Сесиль лишь мелко помотала головой, посередине которой уже болтался высунутый язык, онемев надолго, если не навсегда.

Часа два Браун вертел ее и трепал, словно куклу, усаживал в кресло, клал на стол и опускал в ванну… После она заснула, трогательно захрапев. Браун выкурил тонкую гаванскую сигарку. Он, в общем-то не любил курить, с юности заботясь о своем здоровье…

Внезапно ему пришла в голову идея. Он посмотрел на часы: было еще не слишком поздно. Он вышел, осторожно заперев спящую добычу. В радиорубке горел свет, маячила чья-то голова за стеклом.

— Могу ли я отправить телеграмму?

— О да, сэр! — неизвестно чему обрадовался клерк. — Пожалуй, это будет последняя телеграмма на сегодняшний день.

Браун заполнил бланки быстро, потому что давно обдумал эти лаконичные тексты.

Через несколько минут клерк весело кивнул из-за перегородки:

— Ваши телеграммы отправлены, сэр!

И в этот момент снаружи раздался протяжный скрежет. Палуба покачнулась, Браун схватился за конторку, присел, видя перед собой испуганные глаза почтового служащего, а за ними, на фоне коричневого потолка — белую, мелко дрожащую люстру…

— Том!

Нет ответа.

— Том, чтоб тебя черти взяли!

Ответа нет.

— Том, вонючка, мокрица, зассыха, дерьмо старого негра, козий шарик, пустая бутылка виски, ослиная моча, неделю простоявшая на солнце!

Нет, тем не менее, ответа. Ребекка в бешенстве. Она взлетает по лестнице, врывается в комнату, вырастает на пороге, как громовержец с молнией в руке, но Том всего этого не видит, ибо спокойно и сладко спит в кресле-качалке, чуть приоткрыв рот, и на нижней губе его сидит, умываясь, муха, сидит на краю огромной влажной пещеры и смотрит внутрь, в уютный жаркий грот, откуда дует ароматный ветер — предчувствие немыслимых наслаждений… Ребекка с силой толкает кресло-качалку, и Том, неподвижный, как труп, начинает мерно и важно отсчитывать время, и снится ему в этом замирающем падении в бездну, красочный и страшный, полный необычайных приключений — сон.