— Простите, Брюс. Я должна была вам сказать. — Шермэйн с виноватым видом сидела в машине.

— Ничего страшного, — солгал Брюс.

— Мы пытались уговорить отца Игнация переехать в город. Мартин несколько раз с ним разговаривал, но священник отказывается.

Брюс не ответил, осторожно ведя автомобиль по дамбе. Клочки тумана, поднимаясь с болот, плыли вдоль откосов. Мошки вспыхивали в лучах фар, как трассирующие пули, и разбивались о лобовое стекло. В болотных зарослях оглушительно звенел лягушачий хор.

— Я же попросила прощения, — тихо сказала она.

— Да, я слышал, — ответил Брюс. — Второй раз не нужно.

Она помолчала, потом спросила по-английски:

— Вы всегда такой раздражительный?

— «Всегда», — взорвался Брюс, — это слово, которое нужно исключить из языка.

— Так как его еще не исключили, я буду его использовать. Вы не ответили на мой вопрос: вы всегда такой раздражительный?

— Не люблю, когда бардак.

— Что такое бардак?

— Вот как сейчас: ошибка, ситуация, сложившаяся по недосмотру или по чьей-либо безголовости.

— У вас никогда не бывает бардака, Брюс?

Он перешел на французский:

— Это грубое выражение, Шермэйн. Юные утонченные девушки так не говорят.

— Вы никогда не делаете ошибок? — поправила себя Шермэйн.

Брюс не ответил. «Забавно, наверное, — подумал он, — никогда не делать ошибок».

Шермэйн положила руку на грудь и выпрямилась в кресле.

— Бонапарт, — сказала она. — Холодный, молчаливый и расчетливый.

— Я этого не говорил… — стал оправдываться Брюс, но в неясном ночном свете увидел шаловливое выражение лица своей спутницы и с улыбкой заметил: — Ладно, хватит, а то веду себя как ребенок.

— Хотите сигарету? — спросила она.

— Да, пожалуй.

Она прикурила сигарету и передала ему.

— Вам не нравятся… — она помедлила, подыскивая слово, — ошибки. А что вам нравится?

— Много чего, — ответил Брюс.

— Например?

Машина съехала с дамбы, и Брюс надавил на газ. Они помчались по противоположному берегу.

— Мне нравится стоять на вершине горы, когда в лицо дует ветер. Мне нравится запах моря. Мне нравится Синатра, вареные раки, ощущение винтовки на плече и смех маленькой девочки. Мне нравится первая затяжка сигаретой, зажженной от костра, запах жасмина, прикосновение шелка. Еще люблю подольше поспать утром и поймать ферзя в вилку конем. Мне нравятся тени на земле в лесу. И конечно, деньги. Но особенно мне нравятся женщины, которые не задают слишком много вопросов.

— Это все?

— Нет, это только начало.

— А кроме ошибок, что вам еще не нравится?

— Женщины, которые задают слишком много вопросов. — Он увидел, что Шермэйн улыбается. — Эгоизм, кроме моего собственного, суп из репы, политика, светлые волосы на лобке, виски, классическая музыка и похмелье.

— Наверное, это не все.

— Конечно, нет.

— Вы очень чувственны. Все, что вы перечислили, из области ощущений.

— Так точно.

— Вы не упомянули людей. Почему?

— Это поворот на миссию?

— Да, езжайте медленно, дорога плохая. Так почему вы не говорили об отношениях с другими людьми?

— А почему вы задаете так много вопросов? Возможно, я вам как-нибудь расскажу.

Она помолчала и мягко добавила:

— А чего вы хотите от жизни? То, что перечислили? Это все, чего вы хотите?

— Нет. Даже не это. Я ничего не хочу и ничего не жду. Так я хотя бы не разочаруюсь.

Внезапно она разозлилась.

— Вы не только ведете себя как ребенок, но и разговариваете как ребенок.

— Еще одна вещь, которая мне не нравится, — критика.

— Вы молоды. Вы умны, красивы…

— Спасибо, вот так-то лучше.

— …И глупы.

— Это не очень хорошо. Только никому не говорите.

— Не буду, не волнуйтесь, — взвилась она. — Можете пойти и… — она явно подыскивала что-то убийственное, — и прыгнуть под озеро.

— Вы имеете в виду «в озеро»?!

— «В», «из», «под», «над» — какая разница!

— Хорошо. Я рад, что хоть что-то решено. А вон огонек. Наверное, миссия.

Шермэйн не ответила. Тяжело дыша, она сидела в уголке и так яростно затягивалась сигаретой, что тлеющий кончик освещал салон машины.

Церковь скрылась в темноте. Рядом с ней стояло низкое длинное здание. Брюс заметил тень в одном из окон.

— Это больница?

— Да, — резко ответила девушка.

— Представьте меня отцу Игнацию.

Секунду она не двигалась, потом распахнула дверцу машины и, не глядя на Брюса, широкими шагами зашагала к крыльцу.

Он прошел за ней через приемную, затем по длинному коридору мимо амбулатории и операционной. Наконец они вошли в маленькую палату.