— Очень мило с его стороны, — сухо сказал Джон, но потом, как бы желая быть великодушным, добавил: — Он знаток всего, что касается одежды. Это единственное, что он делает хорошо, если берется.

— Он сказал, что никто не одобряет его. Но ко мне он был очень добр.

— А это, конечно, самое важное, — заметил Джон серьезно, без иронии. — Хорошо. Если тебе нужно мое согласие, ты его получила. Скажи ему, пусть купит все, что ему понравится, и счета пришлет ко мне. Думаю, сейчас самое время решить денежный вопрос. Я хотел бы, чтобы у тебя были собственные деньги. Я переведу часть акций на твое имя, и прибыль с них будет в твоем распоряжении, так что тебе не придется просить у меня деньги каждый раз, когда ты захочешь что-то купить.

— Ты очень добр, — сказала Энн. — Но пусть это будет не слишком много.

— Почему?

— Ты знаешь почему.

— Ты не хочешь быть мне обязанной.

— Нет, не то. Я не хочу брать слишком много, отдавая при этом так мало.

— Мы ведь уже говорили об этом, — сказал Джон. — Почему бы тебе не увеличить свою щедрость, вместо того чтобы обуздывать мою?

— Ты же знаешь, что я готова сделать все, что ты хочешь.

— Все?

— Ну конечно, — ответила Энн. — Чего ты хочешь?

Она смотрела на Джона широко открытыми глазами и внезапно замолчала.

Ей показалось, что он впервые приковал к себе ее взгляд, и за спокойной серьезностью, которая была большей частью его натуры, она вдруг увидела… мужчину. И не поняла того, что увидела. Ей казалось, будто какое-то пламя бушует в нем, такое неистовое, что в страхе у нее прервалось дыхание… Этот мужчина был ей незнаком. Он удерживал ее в плену… В глазах Джона была бездна желания, от которого она отпрянула. Сердце девушки билось все быстрее. Руки невольно сами сложились в беспомощном жесте — и власть силы, зачаровавшей ее, исчезла.

Опять перед ней стоял Джон, спокойный, серьезный, собранный, — мужчина, которого она едва ли знала, но который тем не менее был ее мужем.

Энн сбежала по лестнице в холл, держа в руках шляпу с широкими полями. Машина с шофером стояла у подъезда, но Джона не было видно. В этот момент он вышел из библиотеки и подошел к ней.

— Энн, — сказал он, — ты простишь меня, если я не поеду с тобой? Мне только что позвонил председатель городской комиссии по очень важному делу. Он приехал издалека, узнав, что я дома. Он старый человек, и мне крайне неприятно обижать его, и в то же время я не хочу разочаровывать тебя.

— Все в порядке, Джон, — ответила Энн. — Не волнуйся. Я все прекрасно понимаю.

— И ты меня простишь, правда же? — серьезно спросил Джон.

— Тут нечего прощать, — улыбнулась она.

— Я бы хотел, чтобы ты считала, что есть, — сказал он и, когда поймал ее удивленный взгляд, добавил: — Чтобы ты была всегда слегка разочарована, когда я не могу побыть с тобой.

— Разумеется, мне очень жаль, — вежливо сказала Энн и почувствовала укол совести.

На самом деле в глубине души она даже обрадовалась: она предпочитала встретить близнецов одна. Конечно, ехать в компании Джона было бы неплохо. Но Энн была достаточно честна, чтобы сознаться себе, что, сильно тоскуя по близнецам, она хотела остаться с ними наедине, без свидетелей услышать их доверчивую болтовню, владеть их вниманием безраздельно. Но Джон не должен догадываться о ее мыслях и чувствах, с ним она будет мила и обходительна.

— Конечно, мне жаль, что ты не можешь поехать, — повторила она и, взглянув на часы, заторопилась: — Мне пора выезжать. Я узнала, что дорога до станции занимает около двадцати минут.

— Тогда до свидания.

— До свидания. — И Энн быстро сбежала по ступенькам крыльца к машине.

Когда автомобиль тронулся, Энн оглянулась: Джон стоял в дверях, провожая ее взглядом, и в этот момент Энн поразило, каким одиноким он выглядел. Но она отогнала эту мысль как абсурдную: если и был кто-то в Галивере одиноким, то это она — пришелец в чужой стране.

Пока они ехали, шофер, молодой человек, рассказал ей, что он всего лишь второй шофер, что он был ранен на войне и пережил очень тяжелые времена в Бирме.

— Хорошо быть дома, миледи, и снова увидеть зеленые поля, хотя все это трудно выразить словами. Жара там была страшная, она въедалась в тебя, и, что бы ты ни делал, от нее было не избавиться. Я часто представлял, когда лежал в джунглях, что лежу в поле в Галивере и пытаюсь поймать в реке рачков, как делал это мальчишкой.

— Значит, вы всегда жили в этих краях? — спросила Энн.

— Да, Галивер — мой родной дом, миледи. У моей матери небольшой коттедж в имении. Она работала в замке до того, как ей дали пенсию. И жена тоже работала в буфетной, пока мы не поженились.