— Ясно, товарищ Сталин.

— А это что? — помахав над абажуром настольной лампы какой-то бумажкой, Сталин вернул Ежова.

— Это? — по «шапке», отпечатанной на четырех языках, Николай Иванович узнал бланк ЦИК Белорус­сии.— Письмо товарища Червякова Семену Михай­ловичу Буденному. В польском журнале напечатана статья о Красной Армии, в которой товарищ Буден­ный назван «Красным Мюратом». Автор статьи немец­кий генерал Гоффман, член делегации в Брест-Литов- ске,— доложил со всей обстоятельностью, но закончил неуверенно, с вопросительной ноткой.— Заладили, понимаешь, «Красный Наполеон», «Красный Мюрат»...

— Мюрат был маршалом у Наполеона,— Сталин превосходно знал историю, вернее — ее отдельные фрагменты. Такие фигуры, как Наполеон, Талейран и Фуше особенно привлекали его.— Мюрат верно слу­жил Наполеону. Следует различать Наполеона-генерала, могильщика революции, от Наполеона-императора, создавшего могущественное государство. Так учит нас диалектика,— потеплев голосом, объяснил он.— Наполеон породнился с Мюратом и сделал его Неаполитанским королем, может быть, Наполеону и не следовало так высоко возносить Мюрата, но он сам это сделал.

Ежов понял и забрал письмо.

По дороге в ЦК он зачем-то подумал о Реденсе, новом начальнике столичного НКВД. Реденс был женат на родной сестре покойной Надежды Сергеевны Алли­луевой. Пост видный, но до королевской короны еще далеко. И продвигался не гладко. После того как Бе­рия, спровоцировав скандальную пьянку, вытеснил Реденса из Закавказья, хозяин посадил его на Бело­руссию.

Фридрих фон Швее фон Лагенфельд, иезуитский священник, чей печальный долг состоял в том, чтобы сопровождать на казнь осужденных ведьм, был люби­мым поэтом Папена. Напоминая о неизбежном конце всего сущего в часы радости и утешая в печалях, он уводил воображение к недоступным пределам. Крепость его наивной веры укрепляла дух.

Неисповедимы пути господни. Не думал Франц фон Папен, достигнув зенита государственной службы, что в один не очень прекрасный день рок отбросит его к подножию горы и придется опять, под крышей по­сольства, начинать почти с начала усыпанный терния­ми путь.

Что ж, по крайней мере есть на что оглянуться...

До прямого вступления Америки в мировую войну на стороне Антанты Папен ухитрился нанести буду­щему противнику урон, исчислявшийся фантастиче­ской по тем временам суммой в сто пятьдесят мил­лионов долларов. Именно так оценили деятельность «прекрасного Франци» далекие от сантиментов джентльмены из ФБР. Диверсионно-шпионские груп­пы, созданные кайзеровским военным атташе, действо­вали чуть ли не во всех портах западного побережья. Предназначенные к отправке в Европу суда взрывались прямо на рейде. Выведенные на точный курс субмарины «Хох зеефлотте» топили транспорты с военным снаря­жением и цивильные пароходы. Горели склады и эллин­ги. Нарушались линии связи. Отключался электриче­ский ток.

И кто мог гадать, что воля фюрера вновь возвратит «марбургского оратора» на дипломатическую стезю. После убийства Дольфуса и провалившегося путча австрийских эсэсовцев отношения между обоими германоязычными государствами оказались на точке замерзания. Чтобы возобновить прерванные процессы постепенного всасывания восточных марок в великий рейх, требовался истинный виртуоз. Именно по этой причине и получил бывший канцлер Веймарской рес­публики и вице-канцлер первого кабинета Адольфа Гитлера ранг чрезвычайного посланника и полно­мочного министра по особым поручениям.

Пожалуй, это был наилучший, если не единственно возможный выбор. Обворожительный светский лев, располагавший широкими связями в кругах высшей бюрократии и делового мира, Папен явился в Вену в облике истого католика, пострадавшего в благород­ной борьбе против крайних эксцессов «раннего» нацио­нал-социализма. Разве не он в самых решительных выражениях призвал Гитлера покончить с разгулом коричневых? И чуть было не стал жертвой той самой исторической чистки, в которой погибли горлопаны-штурмовики? Весь мир знает, что от верной смерти его спасло лишь заступничество престарелого Гинденбурга. Юнга, его ближайшего референта, буквально изрешетили пулями.

Вручив верительные грамоты в Хофбурге, Папен принялся наводить разрушенные мосты. Первым делом вошел в тесный контакт с прелатами римско-католической церкви. В соборе святого Штефана он прово­дил едва ли не больше времени, чем у себя в посольстве.

Трудно было усомниться в доброй воле столь заме­чательного во всех отношениях человека. Вспомнили даже, что именно при нем, Папене, была сделана по­следняя попытка преградить нацистам путь к власти.

Нет, это не посол новоявленного антихриста, скорее посредник, а может быть, и вовсе тайный антипод с оливковой ветвью в руке.