Шрифт:
— Так-так… — понимающе улыбнулся Батожок, непонятным образом поймавший мою мысль. — Я слышал о вас. Говорили, что поселился, мол, у нас в Новой Корчеве литератор… член Союза писателей. Очень приятно познакомиться.
Мы любезно раскланялись.
— Что же, — сказал он, окинув меня благожелательным взглядом, — вас будут хоронить с оркестром и официальными представителями. Это ничего, что вы ссорились с властями, они должны исполнить долг в отношении такого покойника.
Вот, пожалуйста, еще словечко: «покойник». И это обо мне.
— Наверно, в районной газете поместят некролог с вашим портретом.
«Некролог?.. обо мне?» — удивился я, найдя это совершенно нелепым. То есть неприложимо было как-то…
— В каждом городе есть чтимые усопшие, — продолжал Батожок. — А без них что за город! Иногда и незначительное лицо возводится в герои, ему присваивают звание почетного гражданина. Так что в случае с вами надо и достойное место для могилы найти, и факт смерти отметить в местной печати. Светлая, мол, память о нем навсегда сохранится в наших сердцах… и все такое.
Он еще раз оглядел меня и продолжал размышлять вслух:
— Нынче похороны дороги, — он покачал головой. — За рытье моей могилы запросили у жены… вдовы, значит, всю ее месячную пенсию! Может быть, при ваших похоронах администрация города оплатит и гроб, и венки, и рытье могилы?
— Не-ет, — сказал я убежденно и улыбнулся. — Я их огорчал… непочтительным поведением, публикациями в газетах и журналах…
— Как же вы так… неосторожно?
— Так уж получалось… само собой.
— А мне очень хотелось прожить так, чтоб меня похоронили подобным образом: за казенный счет и с произнесением торжественных речей, — доверительно признался Батожок. — Ну, и конечно, чтоб мраморную плиту: мол, здесь покоится… член партии с такого-то года… и так далее. Но вот не уважили, знаете ли, при похоронах, не уважат потом и могилу… хотя я верой и правдой… Жаль, очень жаль.
Я уже не слушал и подался от него боком, боком…
Понесло меня, будто легкое перышко ветром, куда-то в сторону, сквозь дома, сквозь квартиры со спящими людьми…
В темной комнате молодая женщина полулежала на кровати, спустив к полу босые ноги, откинувшись спиной на подушки и положив руки по бокам большого живота. Она плакала. Я не успел понять причины ее слез и подумал:
«Ну, что ж, пусть плачет… но это жизнь!».
В другой комнате, то ли в этом же доме, то ли в соседнем, куда меня занесло, ребенок лет полутора ревел в полную силу легких. Мать поднялась с постели, взяла его на руки, а он продолжал свой рев…
И они жили, жили!
Рядом за стеной — а может быть, дальше? — праздновалось, по-видимому, новоселье: вещи еще не нашли своих мест, светили голые электрические лампочки, но люди, собравшиеся за столом, были веселы, говорили, перебивая друг друга, хохотали… А стол был сервирован наскоро: рыбные консервы в банках, отварная картошка в кастрюле, куски вареной курицы на листе бумаги, хлеб крупными ломтями, соленые огурцы в суповой тарелке…
И это была жизнь.
Двое, мужчина и женщина, лежали в постели и, не зажигая света, тихо пели. Их дети — в соседней комнате: мальчик в глубоком сне без сновидений, а старшая сестра его, лет десяти, как раз пробудилась, послушала поющих родителей вместе со мною, улыбнулась и тотчас заснула.
И это была жизнь, настоящая, счастливая.
Мужик сидел в ярко освещенной кухне, уперев угрюмый взгляд в стол. На столе перед ним стояла бутылка водки, стакан с жирными отпечатками пальцев, банка с солеными грибами, прямо на столе лежал большой соленый огурец с опавшими боками. Мужик был в промасленной робе.
Кажется, именно его я видел в кабине фантастически грязного ковшового экскаватора, на кабине которого проступала сквозь грязь гордая надпись:
«28 ЛЕТ БЕЗ КАПРЕМОНТА».
Цифра, между прочим, каждый год обновлялась, возрастая. Впрочем, может быть, и не он был в той кабине.
Жена его, уже раздетая, гневная, встала в проеме двери.
— Долго будешь колобродить?
— Я у себя дома. Что хочу, то и делаю.
— Ты хоть бы умылся, мазутная харя…
Он погрозил ей кулаком:
— Жена да убоится мужа своего…
И это тоже была жизнь.
Опять подхватило меня, словно ветром, и понесло… через дома со спящими на кроватях да диванах людьми… Между прочим, иногда я узнавал кое-кого из них.
Я хотел найти трусливого Адидаса. Не знаю, зачем он мне понадобился; ведь отомстить ему я не мог бы теперь, да и желания такого, признаться, не было, разве что любопытство: что за обормот? Как его понять: ударил человека и убежал…
Но чаще заносило меня в квартиры, где спали незнакомые мне люди. Впрочем, спали не все.
Неведомо как я оказался на своей улице. У меня не возникло желания снова наведаться домой, я просто спустился к Волге, в том месте, где сосны и городской пляж.