Множество глянцевых карточек, запечатлевших счастливую жизнь.

Серым мышонком скользнула мысль: в той, другой жизни, у него нет ни одной фотографии. Никто и никогда не мог заставить его встать перед объективом. Неужели так и будет всегда: быть здесь, а помнить — о том?

И вдруг мелькнуло лицо… Он вернул страницу обратно. Да, это она — та женщина с остановки, которая бросала Тимуру в лицо злые слова, а потом бежала по обочине за велосипедом. Только здесь она молодая и очень красивая. Узнать трудно, но возможно. Это точно она!

— Кто это?

— Дима, мы никогда не скрывали от тебя, что твоя настоящая мать — другая женщина. Та, которая родила. Но Катя вырастила, с годовалого возраста, она твоя приёмная мать и родная — Тимура.

— А ты — мой отец?

— Да, я твой отец — Антон Молотов. В этом можешь не сомневаться.

— А где она теперь, Люция?

— Ну вот, ты вспомнил её имя! Мы пока не хотели говорить… Она умерла, Дима, две недели назад, и хоронили её тоже мы. Скоро поедем туда — к Тимуру и к ней. Они почти рядом…

— Отчего умерла? Она же ещё молодая.

— От передозировки. Дима, в этом нет нашей вины, она сама выбрала такую судьбу. Я на Кате женился, когда Люция уже уехала от меня. От нас с тобой.

— Да, я знаю. И что она оставила меня в больнице.

Отец резко встал, подошёл к окну, потом обернулся:

— Дима, ты не можешь этого знать. Никогда мы не говорили об этом.

— Я знаю о том, что меня подбросили в детдом. А как я оказался у вас?

— Не понимаю… Откуда?! Этого знать тебе было незачем.

— Так всё же? Как?

— Люция нас уверила, что ты умер. И документы были, и могилка. Бабушка с дедушкой ходили туда весь год. Потом мы заменили табличку, когда узнали, что ребёнок там — другой. А Люся, Люция рассказала всё, когда уезжала в Москву. Она думала, что не вернётся сюда никогда. А я нашёл тебя. И забрал. А потом появилась Катя.

— Понял.

Митяй встал:

— Можно, я пойду прогуляюсь?

— А не рано ещё? Ты как?

— Да, пап, хорошо. Я в парк пойду.

— Ладно. Но я через час подъеду туда. У входа буду ждать. Лады?

— Лады.

Он шёл машинально, ноги несли сами. Только остановился как вкопанный, когда увидел тот дом. Да, именно в этом дворе тогда, зимой, стоял снеговик. И перила на крыльце он чинил вдвоём с Георгием. А на втором этаже — его окно. И там сейчас горел свет, потому что уже наступали сумерки.

Медленно подошёл к калитке, взялся за ручку… Услышал шаги и обернулся. К нему подошел Георгий:

— Здравствуй, ты к кому?

— К Ивану.

— Его пока нет. Но спустись вниз по улице, наверняка встретишь. Он в магазин побежал.

Иван размахивал пакетом, Митяя не видел, сосредоточенно о чём-то думая и не отвлекаясь по сторонам.

— Ванька!

— Митяй! Ну вот, наконец! А я к тебе в больницу ходил, да меня не пустили. Говорят, дома будешь навещать. Тебя выписали?

— Да, сегодня. Я в парк иду.

— И я с тобой. Только недолго, а то — хлеб у меня. Потеряют.

— Вань, а там кто сейчас? Дома?

— Как обычно. У Ирины с Георгием трое своих детей, и трое приёмных — Виктор и Надя. Ну и я, конечно. Там всё хорошо, Дим.

Они шли по парку, говорили обо всём. Полчаса пролетели быстро. Стали прощаться. Иван расстегнул куртку, потянул шнурок, который висел на шее, и снял Оберег.

— Возьми его, Дима. Он твой. И тут ничего не изменишь.

Ваня взял его руку, положил Оберег на ладонь, и сжал её в кулак. Резко повернулся и пошёл. У выхода из парка помахал рукой и припустил бегом.

Отец уже ждал. Ехали минут десять. Они молчали, изредка обмениваясь понимающими взглядами.

Митяй поднялся к себе, не раздеваясь, подошёл к зеркалу. Да, в этой жизни его облик остался прежним, но его любили. По-настоящему…

Он поднял Оберег и поднёс его к лицу. Лёгкое покалывание, а потом, будто ладонью провели, мягкой и тёплой. Митяй взглянул в зеркало ещё раз. Это был он, только не стало на лице уродливой печати. Она легла в центр Оберега последним пазлом. Он засветился, и Митяй оказался на смотровой площадке замка. Навстречу шёл Альвур. Митяй сразу узнал его, хотя видел в первый раз. Альвур подал ему руку: