– Сдаётся мне, они и так могут это сделать… – проворчал Исайя себе под нос.

– Что-что?

– Ничего, прости, Конрад, дурацкая привычка думать вслух… И всё-таки сказанное тобой есть редкая чушь. На такое я никогда не пойду, и ты это знаешь. Да и кто исполнит такой приказ, вздумай я его отдать?

– Мой боевой участок, – голос Конрада упал до хриплого шёпота. – Милош, Эстерра, Шиман и Колдуэлл. Ещё кое-кто.

– Только гражданской войны нам и не хватало! –

всплеснул руками Исайя. – Ты забыл о Малкольме, о Мак-Найл, о Сергее Иванове, наконец!

– Гм… С Ивановым и в самом деле проблема, – признался Конрад. – Он таких, как я, пучок заломает и не поморщится. И команда у него…

– Поэтому пусть всё идёт так, как идёт. Если они запустят процедуру импичмента – что ж, там достаточно крючков и лазеек, чтобы затянуть это дело на неопределённый срок. А к тому времени, глядишь, что-то и изменится. Не волнуйся, Конрад, не переживай. Сейчас тебе надо заняться кое-чем конкретным. Я хочу, чтобы штабисты разобрались наконец, была ли атака на здание в твоём секторе случайной, планировали ли они прорыв или же охотились за Твердиславом.

– Да откуда ж им об этом знать? – поразился Конрад.

– Я уже привык, что Умники знают всё, на то они и Умники, – Исайя кивнул, давая понять, что разговор окончен.

Когда сознание возвращалось, это было очень неприятно. Потому что вместе с ним возвращалась и боль. И ещё – горькая обида. «Я ведь сделал всё по правилам… а заклятие не сработало, Всеотец отъял от меня защищающую длань. Почему, отчего? Разве я согрешил или усомнился? Ведь Он же хотел, чтобы я добился цели! Но как я смогу с одним-то мечом?..»

А ещё приходить в себя было очень противно из-за Аэ. Девчонка упрямо не желала уходить из памяти. Левая ладонь всё ещё помнила тепло её крови.

Сомневаешься, Твердислав. Не уверен. Это очень плохо. Ведь она была врагом, страшным врагом почище любого Ведуна. С такими нельзя разговаривать, таким нельзя верить… а ты поверил, глупец, и едва не погиб.

Вопросами, откуда взялся и куда потом исчез огр, что там виднелись за перевалы, Твердислав мучиться не стал. Понятно и так – вражья магия. Морок. Понятно теперь, почему справиться с такой угрозой могут лишь они, дети кланов… и совершенно непонятно, почему же тогда здесь не работает их боевое волшебство. Совсем непонятно.

Лекари – по-местному врачи – бесшумно колдовали над ним, ковырялись в развороченной груди, извлекая на свет острые осколки. Сращивали жилы. Сшивали мышцы. От незнакомых и злых лекарств в редкие моменты прояснений невыносимо кружилась голова.

…Боль отступала неохотно. Наверное, она прошла последней, когда, уступив здешним лекарям, без следа пропали исполосовавшие грудь шрамы.

– Ты молодец, – сказал Исайя, едва появившись в палате. – Всего неделя после такого ранения – и, смотри, уже отпускают! Меня бы они продержали вдесятеро дольше.

О том, что по крайней мере половина ран была абсолютно несовместима с жизнью, он умолчал. На столе верховного координатора уже лежал изобилующий восклицательными знаками рапорт лечащего врача.

Твердислав поднялся с койки. Растерян как-то мальчишка, отметил про себя координатор. Как бы Конрад прав не оказался – вдруг кольнуло сомнение.

– Что мне делать дальше? – глухо спросил парень. – Зачем я вам? Всеотец отказался от меня… не знаю, за какой грех… Магия не действует. Она мертва. Я… могу сражаться лишь вашим оружием, а так, – он скривился, пряча горечь и разочарование за неумелой усмешкой, – так от меня никакого толку. Ваши люди владеют им, оружием то есть, куда лучше.

– Ты не понимаешь, – ласково сказал Исайя. Аккуратно отогнув одеяло и простыню, сел на широкую кровать. К гигиенической ткани все равно не мог пристать никакой микроб, но верховный координатор был человеком старой закалки и старых привычек. – Ты значишь гораздо больше, чем лишние руки, держащие огнемёт, или лазер, или бластер. В конце концов у нас достаточно автоматов. Дело не в этом. На тебя возложена миссия, и только тебе решать, каким образом она претворится в жизнь. Не исключаю, что Всеотец сознательно лишил тебя дара магии. Его путей нам не дано предугадать.

Твердислав сел рядом. Лицо у него было угрюмо.

– Слишком уж часто я слышал про неисповедимость Его путей, – сообщил юноша. – А я вот так думаю – что если Он чего-то хочет, чтобы мы сделали, так должен и нам порядок объяснить, ведь верно?

– Может, и верно, – согласился Исайя. Он смотрел на мальчишку, и у него щемило сердце. Неужели и тут – провал? Неужто и здесь – победа того, кого он называл Идущим по Следу, не желая осквернять этот мир подлинным именем своего преследователя?