– Но…

Мельхиор посмотрел поверх плеча Киприана и заметил, что аббат Вольфганг нагнулся и начал запирать сундуки. Андрей стоял возле бенедиктинца.

– Вы чувствуете стук? – поинтересовался он. – Вибрации? У вас возникает ощущение, что воздух гудит, как от тысячи злобных мыслей, желающих захватить над вами власть?

Аббат тупо уставился на него.

– Вы что, умом тронулись? – спросил он.

– Я пока нет, – ответил Андрей. – Знаете, среди погибших, о которых упоминал кардинал Мельхиор, была и женщина, которую я любил. Как только я узнал, насколько небрежно вы обращались с драконом, спящим в этих сундуках, у меня руки зачесались свернуть вам шею. Но я ничего не почувствовал.

– Исчезните, – требовательно произнес аббат Вольфганг.

Когда они вышли к монастырским воротам, Мельхиор глубоко вдохнул. Ему казалось, что свежий воздух еще никогда не был так ароматен.

– Я его убью, – заявил он. Это было первое, что пришло ему на ум.

– Вы почувствовали библию дьявола? – тут же спросил Андрей.

Мельхиор растерянно моргнул.

– Я еще никогда ее не чувствовал, и если в моей жизни есть нечто, чем я горжусь, то это данный факт.

– К чему ты клонишь? – не понял Киприан.

– Однажды я почувствовал ее. В тот раз, когда сидел напротив аббата Мартина, узнал в Павле убийцу Иоланты и захотел прикончить его.

Киприан и кардинал промолчали: один – из сострадания, другой – от смущения.

– Сегодня я снова почувствовал такую же ярость. Но библия дьявола ничего мне не сказала.

Мельхиор пристально посмотрел на Андрея. Возникшая у него мысль была такой чудовищной, что он не решался облечь ее в слова. Кардинал почувствовал, как в мозгу у него раскинулась тень и задушила все холодом.

– Нам нужно как можно быстрее возвращаться в Прагу, – произнес он бескровными губами.

Вацлав как-то раз слышал от отца, что, когда он был маленьким, родители таскали его по городам и весям и что он никогда не поступит так со своим сыном. Вацлав, которому тогда было чуть больше десяти лет от роду, кивнул, но не осмелился указать Андрею на то, что, прежде чем переехать в Прагу, они жили в крошечной хижине Андрея на Златой уличке. Затем – там же, но в немного большем доме, позже – прямо у подножия замкового холма, потом – некоторое время в доме Киприана и Агнесс и, наконец, – снова на Златой уличке. Это был их последний дом, в котором они жили и сейчас, несмотря на то что Хлесли неоднократно предлагали им переселиться в их просторный дом. Вацлав, с одной стороны, очень боялся этого, понимая, что тогда онбудет находиться в непосредственной близости от Александры, но с другой, был разочарован, ибо подобный выход из положения никогда не обсуждался.

После того как власть перешла к кайзеру Маттиасу, Злата уличка из пахнущего серой и недавними взрывами приюта алхимиков императора превратилась в почти нормальную улицу, где проживали немногие не очень хорошо оплачиваемые придворные сановники – и те, кто ими когда-то был, но сумел достаточно быстро сориентироваться. Большинство обитателей были прилежными, старательными людьми, которые не имели привычки ни бродить по мостовой с безумным взором, бормоча себе что-то под нос, ни вылетать из дверей с воплем «Эврика!» и опаленными, пахнущими дымом волосами, что служило живым доказательством того, что жар огня на лице человек начинает ощущать лишь после того, как его брови успели сгореть. Наоборот, крики «Эврика!» были для них очень соблазнительны, поскольку господа алхимики никак не могли найти то, что искали, а именно – философский камень. Название переулка в свое время было переосмыслено и теперь звучало как «Злата уличка», что, вообще-то, имело оттенок сарказма, поскольку Андрей фон Лангенфель хотя и принадлежал, без сомнения, к зажиточным жителям улицы, суп золотой ложкой все-таки не хлебал.

Тыльной стороной дом выходил на северную городскую стену и представлял собой узкое, с множеством углов строение, оказавшись в котором нужно было все время подниматься по лестнице. В нем царила вечная темнота, вызывавшая недоумение у каждого, кто входил сюда в отсутствие жильцов. Если же жильцы были дома, то в огромном камине постоянно горел огонь, бросавший теплые блики и мягкие тени и превращавший грубый обожженный кирпич в червонное золото. И можно было неожиданно поймать себя на мысли, что ты уже удивительно долго сидишь и наблюдаешь за игрой света и тени и чувствуешь себя счастливым и довольным, не пытаясь завязать разговор.

Вацлав очень удивился, когда раздался стук в дверь. Он ждал отца еще вчера, но знал, что Андрей вошел бы в дом не постучавшись. Неожиданно юношу охватило беспокойство: неужели что-то случилось? Он сбежал вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки, и распахнул дверь. Стоявшая снаружи Александра испуганно отшатнулась. Первой реакцией Вацлава было захлопнуть дверь, что он и сделал, но полсекунды спустя юноша пришел в себя и снова открыл ее, на этот раз осторожно. Александра по-прежнему стояла перед дверью.

– Привет, – произнес Вацлав, чувствуя неловкость, и сам себе показался глупейшим человеком на свете.

– И что это значит? – поинтересовалась Александра.

– Что именно?

Александра жестом указала на дверь.

– Вся эта суета.

– Сквозняк, – ответил Вацлав, напрасно пытаясь не выдать своего волнения.

– Можно мне войти, – нетерпеливо спросила девушка, – или в этом доме дует слишком сильный ветер?

Вацлав отошел в сторону, и Александра протиснулась мимо него в дом. Возле лестницы она остановилась. Вацлав тут же вспомнил, что старая кухарка, взявшая на себя все заботы о хозяйстве, ушла на рынок и что они с Александрой одни в доме. Он начал потеть, мерзнуть, надеяться, что Александра не станет спрашивать, прилично ли ей находиться здесь, и что ему не придется ей объяснять, что лучше бы ей уйти. Но в то же время он боялся, что она в любом случае останется.