— Пр-р-роклинаю тебя, идол! — отрезала бабулька.

— Энгельс твою Маркс! — рассвирепел дед. — Как ты можешь, старая кошелка, такими словами разбрасываться?!

— А ты не встревай, окаянный!

Леня, не долго думая, поспешил в тамбур, а в вагоне разгорелась настоящая гражданская война, все спешили высказаться и заклеймить друг друга, ведь до конечной остановки оставались считанные минуты. «Да уж, напряжение в нашем отечестве зашкаливает», — отметил Куприянов, стоя в густом облаке перегара, витающем в тамбуре, и ощупывая в кармане загранпаспорт с немецкой визой. Завтра он улетал на неделю в Берлин, поэтому поглядывал на происходящее как бы со стороны.

Леонид тщательно подготовился к этой поездке: освежил свой немецкий, прочел уйму путеводителей по Берлину и намеревался целую неделю быть истинным арийцем, то есть никуда не лезть без очереди и ко всему относиться толерантно и благодушно. Однако на паспортном контроле в Германии его внезапно настиг рецидив — Леня, расталкивая всех, кинулся к пограничнику с паспортом наперевес, как будто опасался, что погранец сейчас вывесит табличку: «Перерыв 10 минут, ушел за товаром» и смоется до вечера. «Родина не отпускает», — осознал Леня и, усилием воли подавив в себе жлобство, встал в очередь последним. В гостинице Куприянов познакомился с портье по имени Курт и двумя русскими туристами лет тридцати. Обоих звали Сергеями, оба были длинноволосые и бородатые, только один маленького роста, а другой большого, чем они занимались по жизни, Леня так и не выяснил. Для начала решили прошвырнуться по Берлину и зайти в русско-немецкий центр по совету словоохотливого портье. Русско-немецкий центр располагался на главной торговой улице Берлина Фридрихштрассе и напоминал комбайнера, затесавшегося среди виолончелистов. Внутри здание походило на дом культуры города Каширы или Рязани перед приездом высокой делегации из столицы. По плохо освещенным лестницам сновали краснолицые мужики с озабоченными глазами и дамы с аляпистыми украшениями на запястьях и шеях. В гардеробе хлопец с житомирским акцентом поставил дорогих гостей в известность, что сдать три куртки будет стоить трешку евро. Сереги переглянулись и решили пренебречь духовной пищей, но Леня обилетил всю троицу, и они принялись шататься по выставкам, обильно рассыпанным по зданию. Вскоре выяснилось, что грамотные посетители вешают свои куртки и пальто на плечики непосредственно на выставках. В одном из залов на столе трогательно расположились две бутылки шампанского, стопка пластиковых стаканчиков и какие-то орешки. Сереги переглянулись, и их неудержимо повлекло к столу.

— Это сколько же бездельников развелось, — с нехорошей улыбкой Серега большой принялся разливать шампанское.

— Не гони, — попытался унять его Серега маленький, — на пол льешь.

— Мне не наливай, — предупредил Куприянов, — я закодированный.

— Попомните, шкуры, наши кровные евро, — Серега длинный пронизывающе оглядел выставочный зал и крякнул.

— Слушайте тост, — поднял пластмассовый стаканчик Серега маленький. — Всякий рыбак мечтает увидеть золотую рыбку. Всякая девушка мечтает увидеть сказочного принца. Всякий юноша мечтает увидеть прекрасную принцессу. Так выпьем же за морковку. Она улучшает зрение.

Сереги остограммились и стали смотреть на жизнь более позитивно. Длинный разлил из другой бутылки, а коротышка толкнул следующий тост:

— Шахматисты говорят, что жизнь — игра в шахматы. Боксеры и борцы — поединок. Продавцы — сплошные продажи. Программисты — что программа. И только ассенизаторы скромно сидят и помалкивают. Ну, за скромность.

Стоящие неподалеку немцы с тоской наблюдали, как мелеют их бутылки. Леня гостеприимно пригласил их к столу, где разминались скромные гости. Хозяева отрицательно покачали головами, а Серега маленький осчастливил новым тостом:

— Хочешь быть счастлив один год — женись. Хочешь быть счастлив два года — разведись. Хочешь быть счастлив всю жизнь — ешь каждый день шашлык и пей шампанское. Ну, за мудрость.

Куприянов вновь радушно пригласил хозяев составить компанию оборзевшим гостям, немцы опять вежливо отказались.

— Хреновые у тебя тосты, — Серега большой принялся разливать остатки шампанского по стаканчикам, — слушайте мой. Сидят два друга, бухают. Вдруг один говорит: я, как выпью, такой отчаянный, такой отважный, никого не боюсь, никого никого, даже шефа.

— Даже жены не боишься? — не поверил другой.

— Не, я столько не выпью. Ну, за умеренность, — Серега большой вытряс последние капли из бутылок и поставил их под стол.

— Слушай, Леня, стих, — Серега маленький сложил руки на груди и задекламировал:

— Хреновые у тебя стихи, — влез Серега большой, — я на них пародию написал. Слушай, Лень, и восхищайся:

Закуска с выпивкой закончились, и Сереги засобирались на улицу. На свежем воздухе их осенило.

— Мы просто обязаны отлить на Берлинскую стену, — голосом, каким произносят пионерские клятвы, возвестил Серега большой.

— Это будет акция! — взвизгнул Серега маленький.

— Может, не стоит, — попытался воззвать к голосу рассудка Куприянов, — где ее искать, эту Берлинскую стену, в такой темноте?

— Но сделать это нужно непременно со стороны Западного Берлина, — усложнил задачу Серега длинный.

— Это будет акция! — заверещал коротышка. — А пока догонимся пивом.

Леня в который раз подивился бесшабашности своих сограждан. В незнакомой стране, в неизвестном городе изрядно поддатые, не зная ни одного языка, кроме русского, они отчаянно лезли на задворки ночного Берлина. Справедливости ради Куприянов отметил, что, если бы не кодировка, он сам был бы в первых рядах искателей приключений. Под благовидным предлогом, отбившись от шебутных попутчиков, Леня окунулся в ярко освещенную столицу немецкого государства. Центр ночного Берлина искрился и переливался, как большая елочная игрушка, подвешенная за Браденбургские ворота. Светящиеся гирлянды обрамляли город, подсвечивая со всех сторон, обещая достать из ближайшей улицы новогоднее чудо, словно подарки из мешка Деда Мороза. В воздухе, покачиваясь, плавали запахи бюргерских сосисок и глинтвейна. Слышалась гремучая смесь всех языков, наречий и диалектов, как будто Вавилон открыл свое представительство в районе Александр Платц. Леня шел, покачиваясь от запахов и звуков, опьяненный свалившимся на него счастьем.