Мой камень в шелковой ладанке стучит кольцом в мое сердце… То ли опасность предвещает, то ли просто свершение.

За нашими спинами раздается дробный топот, налетает железный ветер. И вот нашу маленькую и уютную компанию окружает толпа звонких всадников на тяжелых жеребцах и в тяжелых кольчужных мантиях. Двурогие шлемы с личинами, кирасы поверх стеганых рубах. Те, кто всегда воюет на одной и той же стороне – платежной ведомости. Кому платят за убой вескими солидами. Наемники и солдаты. Их командир говорит на моем родном языке:

– Эй! Это вас пропустили на границе с Вестфольдом? Полная передвижная команда палачей с их подручными?

Отвечаю им не я и не благоразумный Сейфулла – но тихонький и незаметный Грегор.

– Мы и есть они, но имя наше – лекари. Ибо, поистине, медик прозвищем Туфейлиус врачует плоть, я целю́ дух. Милорд Арман освобождает от той болезни, что называется «тяга к смерти», а мейстер Хельмут, наш предводитель, – от хвори, что именуется «земная жизнь». Как твое имя, почтенный капитан, и какая у тебя возникла надобность?

– Уж надобность так надобность, – смеется тот из своей дремучей бородищи. – Одну важнющую персону уврачевать надобно, а наш войсковой профос соскучился на этом деле и намедни удрал с поста. Говорил, надоело таскаться следом за армией без дела, переманили, вишь, в соседнюю.

– И насколько важна эта персона? – осведомляюсь я.

– Принц прямо. Муж покойной королевы, отчим нонешнего юного государя, посланник их при иноземном дворе. А теперь изменщик родине нашей и злостный бунтарь.

– Туфейлиус, – торопливо спрашиваю я по-скондски. Два-три слова могу связать, однако! – Не понимаю, о чем он, а выбора вроде как может не быть. Браться нам по добру или нет? А то, может, еще расспросишь.

Отвечает он через мою голову:

– Все мы знали благородного принца, знаменного рыцаря короны Франзонской, Олафа ван Фалькенберга, во власти и в почете. Если решит наш мейстер Хельмут, что мы должны услужить ему в позоре и бесславии, так тому и быть.

Нет, до чего мои не столь уж давние знакомцы красочно выражают свои мысли!

– Арман, – говорю, оборачиваясь к нему, – раз уж у нас вырисовывается старинная демократия, то и тебе слово.

– Мейстер, – говорит он негромким голосом. – Я тебя за мою молочную сестру так и не поблагодарил, и всех вас троих тоже. Как решите, так и я буду. Мой отец однажды видел господина Олафа во всем его блеске.

– Что же, – отвечаю я капитану. – Мы идем, куда ты нас поведешь, господин…

– Николас, капитан королевских гвардейцев благородного герцога по имени Оттокар ван Хоукштейн.

– А какую плату ты нам положишь? – встревает практичный Сейфулла.

– Главному мейстеру – десять франзонских марок в день, что составляет пять вестфольдских. Каждому из остальных – вдвое меньше. И ровно столько же за конечную процедуру, так что в день ее свершения суточная плата удваивается, – деловито и без запинки отвечает капитан.

Вот как. Значит, это долгосрочный договор, а не разовый… И почему нас так высоко оценили? Чудно́…

Выяснилось, что солдаты расположились лагерем у дороги, которую мы беспечно и незаметно для себя пересекли, продвигаясь в глубь страны.

Нас заворачивают назад (скорости ради монашка втыкают на конский круп позади здоровенного солдафона), и вскорости мы прибываем в образцовый военный лагерь.

Палатки стройными рядами, как на войсковом параде. Гигантские костры, над которыми подвешены адские котлы. Вокруг них – живописные толпы и группки солдат и маркитантов. И в самом центре стоянки – не большой светлый четырехугольник с растяжками, не шатер предводителя, а две чудовищных размеров крытые фуры, груженные доской, ко́злами и брусьями, и изящного вида зеленый домик на колесах, с закрытой внешним засовом дверью и опущенными наземь оглоблями. В таких обычно передвигаются вестфольдские цыгане, только они красят и начищают свои передвижные обиталища куда старательней.

– Вот, – с ухмылкой проговорил Николас. – Тут мы его и держим. Посреди лагеря, чтобы не сбёг далеко. Да куда уж ему! Такие франты и везунчики удара не держат. Ваше место будет при нем, а если что не так – пускай в палаческой телеге рядом с вами четырьмя валяется. Она нынче в обозе, да уж прикатим ради такого случая.

Капитан отомкнул замок на поперечине и распахнул дверь. Оттуда сразу пахнуло таким едким смрадом, что поначалу никто из нас не смог ничего разглядеть внутри. Один Грегор, занавесив глаза и нос кстати подвернувшейся тряпицей, нырнул вовнутрь, пробормотав нечто вроде «от холерных еще и не так аммиаком тянуло…». Засим со скрежетом отворились двустворчатые ставни обоих крошечных окон, и из них, а также из дверного проема, полетело всякое гнилое шмотье.