– Знаешь, что это?

– М-м?

– Облака. Мы летим над сплошными облаками.

Я как-то и не удивился даже. После палача, который оказался сразу верховным вождем и моим родным батюшкой, легко было поверить и в земного бога, что поднял меня на одно из нижних небес.

– Оттого нас с тобой и не видно снизу, Хельм, что облака такие толстые. Чем меньше мы, рутенцы, будем показывать наши заковыристые достижения, тем спокойнее будет жить на вашей малой земле.

– Ты так нас бережешь.

– Я повторю: Виртдом куда тяжелей на весах мироздания, чем наш Рутен. Не понимаю, отчего. Не такой уж я сильный писака…

Мы замолчали.

– А как ты угадываешь, куда летит эта стальная штуковина? – спросил я. – По звездам?

– Почти. По земле тоже. Тебе Сейфи показывал астролябию и секстан? Кстати, Соколиха сотворена из более легкого металла, чем ваша сталь. И из куда более крепкого стекла, чем у вас в городских окнах. Хотя и то, и другое называется привычными вам словами.

Пока от так меня убалтывал, я крепко сжимал мой живой меч: единственный предмет, который был хорош и без объяснений.

А потом нос небесного кораблика резко пошел вниз, Филипп кивнул мне пристегнуться заново, и я услышал:

– Сейчас отыщем прогалину в нижнем слое этой каши и снова нырнем. Держись – опуститься всегда труднее, чем подняться.

Мы ухнули вниз так, что мое сердце подкатило к горлу, а грудь снова налегла на ремни. За окном наискосок пролетало нечто грязно-белое, серое и темно-бурое с зелеными крапинами, потом все это выровнялось, полетело прямо в нас, сильно толкнуло в днище – и мы загромыхали по чему-то вроде посыпанной щебнем замковой дороги.

– Сели на родной пляж, – объявил Филипп, отчаянно вертя рулевое колесо. – Готцы его нарочно для нас держат. Пустыня для чародеев.

Тряска становилась реже, потом замедлилась и перестала совсем. Махина остановилась.

– Мы на месте. Так что поздравляю, – он поднялся с рулевого места, отстегнул меня – мои собственные пальцы вроде как малость одеревенели – и показал рукой встать.

– Ничего с собой не бери. Только лишнюю куртку накинь – на большой воде ветрено. Да возьми вон там мою пилотскую – не возись!

Изнутри распахнул вогнутую дверцу, стал на первую ступень лестнички и поманил меня:

– Спускайся и пока не смотри себе за спину.

…Мы стояли на берегу, усыпанном мелкими круглыми камушками цвета пепла, а перед самыми носками наших сапог плескалось и уходило вдаль нечто стеклянно плещущее, живая перламутрово-серая масса, которая состояла из одного прозрачного лепета и простиралась до самого горизонта, где еле видная полоса отделяла ее от неба. Жемчужный туман или просто легкий морок клубился посереди этой огромной раковины и дышал на нас чистым льдом.

– Готландское море. Как тебе?

Я помотал головой.

– Не знаю. Оно… такое, что сверх всяких сил.

– Вот ты с ним и встретился, со своим собственным морем. Рано или поздно это происходит с любым из нас.

И процитировал:

Так считал один небольшой, но славный рутенский поэт. Граф или Графов, тебе это неважно. Главное, видеть перед собой, вдыхать его соль. Мы говорим, что горы – кость земли, но море – кровь в ее жилах.

Затем мы оба просто стояли и вбирали в себя всё, что могли вместить.

Немного погодя Филипп сказал:

– Хватит. Погода здесь меняется быстро, а взлетать с галечного взморья еще труднее, чем садиться.

Ловить его на противоречии не было смысла.

Мы загрузились тем же порядком: сначала вошел он и втянул меня. Потом я почти привычно втянул назад лесенку.

И полетели навстречу моей судьбе.

На сей раз дорога заняла куда больше времени, и в окно я не смотрел вовсе.

Когда мы – после какого-то особенно бурного сеанса лихоманки и трясовицы – остановились, Филипп сказал:

– Ну, на место я тебя доставил, свой номер докрутил до конца, как говорится. Так что давай прощаться. А вот теперь скажи как на духу: какое диво чудеснее и какое чудо удивительнее: самолетная сталь или море?

– Море, – ответил я, нисколько не задумываясь. – И волны. И небо над морем.

– Вот, – кивнул он. – Теперь ты понял насчет Рутена, верно?

Я взял протянутую мне сумку, повесил за спину Торригаль и стал было выходить уже сам, как откачнулся назад от удивления.