Теперь Артем благодушно вспоминал всю нервотрепку, которую пришлось пережить во время сева. Многое было сделано еще не так: и сорняки остались, и огрехи есть. Но, пожалуй, в минувшую весну в совхозе уже научились соблюдать основные требования агротехники. А совсем недавно оборонили поля от натиска такого пакостного врага, как клоп-черепашка.

«Эх, Вика, еще возьмем, возьмем мы в руки эту землю», — думал Артем. И, когда пятитонка пробегала мимо саманных деревень, в которых добрая половина жилищ заслуживала лишь названия землянок, да и то убогих, деревень без палисадников и цветов, без единого кудрявого деревца, Артем думал, что вот эти халупы, этот безрадостный и уже ставший ненавистным ему вид заволжских деревень и есть наследие порожденной веками хозяйственной и культурной отсталости деревни. «Будет хлеб, и стройку в деревне развернем. А хлеб будет у нас в изобилии. И если машин у нас будет все больше и больше и машины будут все умней и умней, так на них мы и город во всем догоним», — мечтал Артем.

Подпрыгивая на ухабах, он думал также о том, что и дороги будут лучше и, может, даже троллейбусы по ним пустят. А как же иначе, если на Двадцатом съезде прямо сказали, что настала пора привлечь внимание партийных и советских организаций к настоящему строительству на селе?

Артем уже мог представить себе это новое строительство. Сначала снести к чертовой прабабушке эти недостойные человека жилища — землянки. Пусть будет сначала саман. Саман тоже надо уважать. В райцентре Артему показывали саманный дом, в котором жила восьмидесятидевятилетняя старушка, она и родилась в этом доме. А Великая Китайская стена! Она тоже из камыша и глины, а стоит… сколько же она стоит? Тысячу или больше лет?.. А потом на селе будет индустриальное современное строительство. Клубы будут хорошие, водопровод. В областном городе телецентр строится, и в Заволжье его передачи можно будет принимать. А главное, больше зелени, прудов. Эх, черт возьми, никак не начнут работать скреперы — все тракторов не хватает. Ну уж по осени обязательно десятка два плотин насыплют.

А директор-то совхоза как ловко подъехал к Артему: предложил ссуду, помощь… И Артем согласился строить себе дом.

Ну и правильно, чего дальше волынку тянуть? Строительство собственного дома, к которому, как считал Артем, он уже приступил практически, взяв ссуду, было той благой вестью, которую он вез Вике.

Но вид тучнеющих полей вызвал у Артема беспокойство. Уборочная будет трудной. Море хлеба надо будет сберечь. Это в прошлые годы комбайны бегом стригли низкорослые и жидкие хлеба, только и радости было, что областной газете написать о сотнях и сотнях скошенных гектаров на один комбайн.

А что это были за гектары в центнерах?!

Срам один.

А вот по такому урожаю бегом не побежишь, его одолевать с трудом придется; он ждать не станет, осыплется. Надеются на раздельную уборку. Да кто же ее знает, эту раздельную, как следует! В валок валить легко, подбирать трудней. Опять же вместо одной операции — две предстоит, труда больше раздельная уборка потребует и, главное, большой оперативности в переоборудовании комбайнов. Время нужно будет. А вдруг да заненастит? Тут и раздельная не поможет. И как же в такой работе можно будет строительством заниматься?

Но, несмотря на эти тревожные думы, Артем ехал домой со спокойной душой, ехал, как человек, заслуживающий маленькую, но дорогую ему радость. И по мере того как таяли километры, остававшиеся до областного города, росло нетерпение Артема быть как можно скорей дома.

Сколь нещедры были прошедшие дожди, показывал слой пыли, намолотой на дороге колесами автомобилей. За пятитонкой оставалась длинная пепельно-желтая не оседающая в неподвижном воздухе завеса. Такие же завесы оставляли над дорогой и встречные машины.

Солнце поднималось, и усиливалась духота. Степной воздух, разорванный ретивой машиной, свистя в ушах, не освежал, а обжигал лицо и обваривал все тело, а пыль иссушала нос и горло.

В конце пути Артем с нетерпением стал ждать встречи с Волгой. Хотелось искупаться. Но, как на зло, пятитонка примчала к пристани в самый раз: ожидавшие на берегу машины уже въехали на палубу парома, где оставалось еще немного свободного места. Медлить не приходилось. Едва пятитонка, устало воя мотором, въехала на раскаленную палубу, как паром отвалил.

Артему оставалось лишь любоваться золотящимися солнечными пляжами и прохладной Волгой, стоя на палубе и ногами чувствуя даже сквозь подметки сапог жар накаленного железа.

«Вот чего нам, степнякам, не дано — Волги», — тоскливо подосадовал он уже на правом берегу, ощущая себя вконец пропыленным и пропотевшим. Паром у городского берега приставал в таком месте, где у дебаркадера искупаться было невозможно.

В управлении речного порта, по случаю воскресенья, никого не было. Отложив получение троса на следующее утро и отпустив шофера и рабочего к родне, Артем сел в автобус и поехал домой.

Вика встретила неожиданно приехавшего мужа радостными слезами.

— Артемушка… Наконец-то, — залепетала она. — Наконец-то.:. Злыдень ты мой.

— Да ведь, знаешь ли, работы по горло… Майские праздники и те мы все в поле были… А ты у меня того… располнела… Тяжело тебе? — Артем подвел жену к столу и, выдвинув стул, усадил, целуя. — Мужественная ты у меня… Татьянка, значит, в лагере, и ты у меня совсем одна. — Артем оглядел жилище своей семьи.

Стол со стульями, две кровати, одна двухспальная, другая детская, — вот и вся мебель. Одежда висела на стене, накрытая простыней, белье содержалось в чемоданах под кроватью, а посуда в шкафчике на кухне.