— А все же водки остерегайся.

— И то. Думаю: я вам, дорогие родичи, конечно, принесу, да не сей же час, прежде вот своего старого друга моряка навещу. Как живет, узнаю. Где же тут посидеть-то можно?

— Видишь, парк мой еще не больно тенист, — ответил Александр Николаевич, обходя кругом вишню и выискивая спелые ягоды. — Да и работу еще я не кончил. Сын приехал, надо угостить.

— Артемий Александрович приехал? — Егор Федорович сорвал спелую вишню и бросил себе в рот.

— Он.

— Хороша у тебя скороспелка, дядя Саша… Ну и как он, совхозник наш?

— Артем-то? Артем, он молодец.

— А сам-то ты, дядя Саша, поживаешь как?

— Да все так же.

— А ведь я к тебе неспроста. Поговорить бы надо. Задушевно. Да у тебя дома полно народу. К себе позвать — тоже не уединимся. А тут в садочке обстановка благоприятная.

— Вроде для роздыху посреди выпивки разговор-то, — усмехнулся Александр Николаевич.

— Это ты зря, дядя Саша. Выпил-то я действительно. Да что двести граммов старому разведчику…

— Бывшему разведчику, — поправил Кустова старик.

— Это все правильно, — с готовностью согласился Егор Федорович. — А все-таки нюх разведчика остался у меня… Ты что же на завод глаз не кажешь? Оторвался, так сказать.

— Видать, не крепко пришит был.

— Ишь ты! А я думал, ты не нитками к заводу всю жизнь был припутан. Может, обида? Помню я, как ты от Гудилина выходил с обходным листком.

— Какая может быть обида? Наоборот, как сяду чай пить, возьму дареный подстаканник, так и вспомню, как торжественно меня на отдых проводили. — Александр Николаевич перешел к следующему дереву. — Так что тут нюх тебя обманывает.

— Насчет нюха разговор будет другой. — Егор Федорович высыпал горсть вишен в кепку Александру Николаевичу. — Пожалуй, с этого и начну. Чую, на заводе сраженье начинается.

— Это какого же неприятеля ты, разведчик, унюхал?

— На заводе этот неприятель вечный. Как только новый разбег начинаем в производстве брать, он тут же и объявляется.

— Понимаю. В каком же лице он сейчас воплотился?

— А черт его знает. Может, и во мне он сидит.

— Вот так разведчик.

— То есть он кое-где ясно виден. Вот к примеру. Наш цех скоро на шестичасовой день переведут. Нелегкая у нас работа, сам знаешь. Требовалось давно подумать о здоровье рабочих. Ну, раньше не до того было. А теперь можно. Так ведь нашлись, которые против этого. И Гудилин был первый. Вроде как за план болели, за себестоимость. И брала верх ихняя сила. Да я и сам их поддерживал: вроде сознательность проявлял. А высшие инстанции разъяснили, что такая линия не соответствует нашему общественному устройству. Выходит, только цехком и Матрена Корчагина с самого начала правильно понимали существо вопроса.

— Ну вот, теперь посидим. Видишь, к своему трону я вернулся. — Александр Николаевич сел на ведро, положив на землю полную вишен кепку. — Бери вот тот ящичек да растолкуй суть твоего разговора.

Егор Федорович устроился напротив старика и рассказал ему про заводские дела то, о чем Александр Николаевич и сам знал.

— Видишь ли, какое дело, дядя Саша, будто весь заводской коллектив осмотрелся на заводе, примерился к линии, рекомендованной нашей партией, и забеспокоился: неладно дела у нас идут… Ну вот, как хозяйка в доме в какой-то день вдруг увидела, что требуется побелка, большая приборка; запусти еще чуток — и жизнь в доме настанет некрасивая. Вот моя компания, — Егор Федорович кивнул головой в глубь сада. — Слышь, умолкли, значит, разговор у них. А о чем? О заводе только.

— Всегда так было. Всегда, Егор, мы осматривались вокруг себя и крепко думали, как дальше нам жить и работать.

— Знаю я это. Понимал всегда, что без этого ничего бы мы не создали. Да вот сам я так не умел оглядываться. Не понимал, что это такое, сам мало видел, ждал, пока люди укажут.

— Это ты, Егор, в зрелый возраст вошел. Раньше тебе по возрасту футбольные увлечения были положены, а теперь другое! — «подковырнул» Александр Николаевич.

— Я серьезно говорю, дядя Саша! — обиделся Егор Федорович; пятна на его лице почти исчезли, и он уже говорил не задыхаясь. — Про бригаду Сергея Соколова знаешь?

— Да ведь газеты читаю.

— Тянет меня по-душевному к этому человеку. Это настоящий разведчик, он умеет вперед поглядывать. — Егор Федорович поднялся. — А пришел я к тебе, дядя Саша, чтобы пригласить тебя вернуться в нашу партийную организацию. Как?

— Это у тебя тоже вычитано из газет?

— Нет, — твердо ответил Егор Федорович. — Это наш новый редактор — он у меня в организации состоит — разделал меня на все корки за то, значит, что ты от завода оторвался. Пристыдил крепко за бездушие к старому коммунисту. Перехватил он, конечно, насчет бездушия, а все же прав.

— Не знаю, Егор, может, и есть такие железные старики, про которых в газетах пишут. И молодежь-то они поучают, и работать учат, и в рабкоровских рейдах, и члена ми-то советов ветеранов. Больше молодых работают.

— Постой, — Егор Федорович коротко махнул рукой. — Ты в школу на собрание все равно ходишь… Статью насчет детского воспитания написал… А в свой цех тебе тяжелей будет прийти? Пойми, дядя Саша, нашей организации твоя душа старого коммуниста нужна, твой опыт жизненный.

— Э, опыт… — Александр Николаевич тоже отмахнулся от Кустова. — Мой опыт и родным детям не больно годится, а то цеху… Нет, Егор. Старость, она есть старость по всем швам. Наедине с собой человек остается. В последнем, так сказать, раздумье и подведении итогов. Намерился я по Волге проехать. Дождусь внуков из лагеря, старуху приглашу, и такой-то компанией отправимся страну посмотреть, какой она стала за мою рабочую жизнь.