— Я не понимаю, почему тебя это так расстраивает, — сказала она.

— Я беспокоюсь за тебя, мам. Ты понимаешь почему?

— Нет.

— Вот именно поэтому, мам.

Теперь всякий раз, когда звонил, он считал своим долгом узнать, как идут поиски.

Ей не хотелось врать.

— Все то же, — говорила она.

— И что это значит?

Это значило, что она продвигалась все дальше на запад, неделями топчась в стороне от оживленных автомагистралей, в зарослях, кишащих насекомыми, вдалеке от туристических троп и площадок для фейерверков, изучая все новые и новые заборы, независимо от того, были рядом с ними граффити или нет. Колени ее скрипели, руки болели, а потом, на работе, когда ей приходилось склоняться к кассе и класть галлон молока в чью-то корзину, она начинала думать, что сын, пожалуй, прав: она слишком стара, чтобы этим заниматься.

Ведь еще оставалась вероятность, что Джеймс Уэйд солгал.

Но карта продолжала заполняться все новыми булавками — она не могла просто взять и бросить поиски.

В августе, перескакивая через канаву, она подвернула ногу и пропустила целых три недели, нарушив график и дав сыну новый повод дразнить ее. Чтобы не отстать от графика, она начала работать по пять дней в неделю и чувствовала, что стремительно приближается к своей цели. Погода была благоприятная — бабье лето задержалось до середины октября. Если бы так шло и дальше — а синоптики говорили, это вполне возможно, — у нее появлялся реальный шанс закончить все до морозов.

Был яркий полдень в начале ноября, когда Олли улегся рядом с корытом, полным сосновых иголок, неподалеку от гавани Фэйерпорта, за стоянкой грузовиков. Он положил голову на лапы и отвел уши назад — будто ждал наказания. Ничему такому она его не учила.

— Пойдем же. Вставай! — Она кричала, свистела, хлопала в ладоши — но он не сдвинулся с места.

Ей с трудом удалось уговорить его встать и подойти к ней, она привязала его к дереву, но и там он приседал и горбился.

Стоянка не охранялась, зеленый пластиковый забор во многих местах был поврежден, но она все же пошла за видеокамерой, чтобы записать свои действия.

Корыто или что-то вроде ванной, приблизительно пять футов в длину, было прикопано в землю на несколько дюймов. Она выгребла из него листья и хвою, положила рядом вилы — для масштаба, когда снимала, как копает песок вокруг забора. «Третье ноября, две тысячи восьмой год, тринадцать часов двадцать семь минут».

Установив освещение, поставила камеру и подняла вилы. Она воткнула их в самую середину корыта, она протыкала ими засохшую корку земли, нажимая на них ногой, чтобы получилось поглубже, земля вокруг зубьев вил ломалась и раскалывалась. Она вынула вилы и снова вставила их в образовавшееся отверстие, а потом рывком подняла корку, словно сдернула кожу.

— Получите, — сказала она.

Когда копнула в третий раз и выдернула вилы, они вытащили за собой кусок ткани.

Цвет было трудно определить под слоем грязи, воняло плесенью, но это был явно клочок зеленого нейлона и белого ватина подкладки. Ничем иным это быть не могло.

Она отложила вилы, сняла перчатки и потянула за появившийся кончик. Ей удалось вытащить дюйм-другой того, что покоилось под землей, это был спальный мешок — она отчетливо видела толстый шов застежки-молнии. Пальцем поковырялась в грязи, очищая зубчики молнии.

«Слава богу, — думала она. — Интересно, что теперь скажет Брайан?»

Она давно ждала этого момента — но никогда не хотела видеть то, что было там, внутри. Следовало бы остановиться и вызвать полицию — но после того раза в прошлом году она не могла это сделать. Поэтому встала на колени возле ямки и голыми, без перчаток, руками, начала рыть. На сей раз она не ошиблась. И теперь все убедятся, что с головой у нее все в порядке…

— Он там провел уже час пятьдесят две минуты, — сказала Эна. — За первые двадцать восемь минут он закрепил пластину. Все остальное время я уговариваю его вернуться. Никак не уговорю.

Бреннан почесал подбородок. Подбородок был массивный, чесать приходилось долго.

— Он вообще отзывается? Отвечает?

— Иногда. Не каждый раз.

— Но он в сознании?

— Да вроде бы.

— Помешался? Мания бродяжничества?

Эна пожала плечами.

— Поговори с ним, — попросил Бреннан.

— Попробую. — Эна повела рукой, и микрофон включился. — Лест, это опять Эна. И Бреннан сюда пришел. Чем занимаешься?

— Смотрю на рассвет, Бреннан. Мрак, накрывший планету, рассеивается. Рассеивается… Здешнее солнце подбирается к изгибу горизонта, вот уже показался его краешек. Я чувствую первое дуновение его солнечного ветра.

Бреннан заговорил, пытаясь придать голосу мягкость:

— Лест, ты никак не можешь чувствовать солнечный ветер. Ты же в скафандре.

— Я его чувствую.