А. И. Райкин

В. Рест и Н. В. Сезеневская

Л. Пантелеев, В. Н. Орлов,Л. Я. Рахманов и Н. Н. Никитин

М. И. Алигер, Е. А. Долматовский, Е. И. Рывипа, К. М. Симонов

M. Л. Слонимский (крайний справа), В. А. Каверин (крайний слева), Е. Л. Шварц и И. И. Слонимская

П. И. Соколов

Л. В. Соловьева (в замужестве Г'ригорьева), В. В. Соловьева, У. Даниленко, Е. В. Соловьева. Друзья детства

Е. В. Тарле

Е.А. Уварова

Г. А. Флоринский

Н. К. Черкасов

П. В. Цетнерович

И. А. Фрэз

М. А. Фроман

Л. 3. Трауберг

Б. В. Томатешевский

Т. И. Чокой

В. Б. Шкловский

В верхнем ряду: П. Черняк, М. Г. Шапиро, И. А. Глотов, Г. М. Козинцев; н нижнем ряду: Ф. Г. Раневская, Я. Б. Жеймо, Н. Н. Когиеверова.

Родители Евгения Шварца — Мария Федоровна и Лев Борисович; Евгений и Валентин Шварцы

Студенты Московского университета Евгений Шварц

Шварц Антон

E. Л. Шварц

И. Г. Эрепбург

Ф.М. Эрмлер

Б. М. Эйхенбаум

И. В. Шток, В. Н. Плучек,А. Н. Арбузов и А. К. Гладков

М. О. Янковский

Е. В. Юнгер, Ф. Г. Раневская,Т. В. Сезеневская. Кадр из фильма «Золушка»

А. М. Лобанов JI. Ф. Макарьев

А. Б. Мариенгоф, Д. Д. Шостакович, А. Б. Никритина

Это был чудом уцелевший мамонт символистической эпохи, и его разглядывали с жадностью, и о нем рассказывали в 32 году, будто о чуде, хотя уже года три прошло с тех пор, как побывал он тут в последний раз. У Волошиных каждый вечер собирались на крыше, читали стихи. И, по рассказам, он несколько ревновал к тому пиетету, которым окружен был Андрей Белый. Теперь не было ни того, ни другого, ни вечерних сборищ. Однажды только собрались внизу у рояля, и композитор, фамилию которого забыл, сыграл что-то свое. Слушателей было немножко.

Это были последыши друзей дома — реликтовые девушки, длинный человек неясной профессии, горбоносый, начинающий плешиветь, с верблюжьей шеей. Все, кроме спокойного, всепонимающего Габричевского, крепкой и миловидной жены его, урожденной Северцевой, из славного рода ученых и академиков, казались увядающими. Как не похож был наш манассеинский дом, проданный Ленинградскому литфонду, на волошинский! Взять жизнь поэтов тамошних — и Прокофьева, выросшего в избе, воевавшего в Гражданскую, хлебнувшего там такого горя, какое и не снилось человеку до 17–го года. Потом бандиты застрелили его отца. Потом был он следователем ГПУ. Такой дорогой пришел он в литературу. Андрей Белый в то лето не приезжал, и Волошин умер. Прожили они и Прокофьев разную жизнь, такую разную! Но, думаю, какие-то общероссийские горести и радости переживали они одинаково, хоть называли их до того непохожими словами! С этого лета перешли мы с Прокофьевым на ты. То ближе сводила нас жизнь, то разъединяла — никогда вполне близко, никогда слишком далеко. Но я понимал его. Если рассказывать дальше, то придется коснуться зловещих лет, дьявольских времен нашей жизни. Но Прокофьев, доброкачественный и ясный, не пользовался тьмой, а переносил ее мучительно, как мы. И не хочется говорить о нем в связи с временами, о которых и вспоминать тошно. На коктебельском лете, веселом и горьком, на лете первого нашего знакомства и закончу я о нем рассказывать.