В субботу 20 марта поехали на океан. Конечно, на залив. Городок называется Бар-Харбор и стоит, по существу, на острове. Когда подъезжали к пирсу, я узнала картинку, которую видела с самолета, решив тогда, что это какое-то судно. А на самом деле не судно, а пакгаузы. Мне никто не поверил, что я увидела с такой высоты, а я правда видела. Мы гуляли по городку, ели мороженое, был, как водится, сильный ветер и сиятельное солнце: дрожание от холода на солнце – мой специалитет.

Накануне ужинали с Кэтрин в итальянском ресторане. Кэтрин принадлежит к сливкам бангорского общества. Ее отец заведовал рекламным отделом известной фирмы Kellog’s и, видимо, оставил неплохое наследство. У нее пять домов, один из которых на севере, туда приглашаются особо изысканные гости. Наташа входит в их число. Через несколько дней Кэтрин пригласила нас к себе в бангорский дом и устроила простой и изысканный ужин. Она купила этот дом несколько лет назад, а построен он в 1854 году. Скрипит, пол кривой, но очень уютный и архитектурно внутри интересный. Она живет одна, профессор, однако уже не преподает, издает свой журнал, ходит на севере на лыжах и занимается феминистскими проблемами. Она спокойно рассказала, что через восемь или девять лет брака обнаружила, что ее муж – гей, чего ни она, ни он сам не знали. Она заметила какие-то странности, но не могла понять, в чем дело. Вы страдали, спросила я. Да, это было больно, ответила она.

Мы ужинали еще с несколькими Наташиными друзьями, а также сами по себе, посетив целый ряд заведений, а именно: мексиканское, индийское, греческое и вновь итальянское. Я устала от этого изобилия еды как времяпрепровождения. Но Наташа старалась. В основном я сидела с загадочной улыбкой Джоконды и жевала, но иногда на меня нападал приступ общения, и я ввязывалась в их американские беседы, как в войну: авось победим (но сначала поедим). Последний вечер запомнился очередным лобстером в очень вкусной печеной булочке. А первый – посещением спектакля «Арт», поставленного местной театральной труппой, в названии которой есть имя местной реки Penobscot . Пьеса «Арт» очень удачная, идет по всему миру и шла в Москве, мы с тобой ее видели. Она мне понравилась и в Москве, и в Бангоре. Мы нарядились, но в зале было, как в кино, некоторые даже курток не снимали, не говоря уж о кроссовках. Весна грозилась вот-вот разразиться и в суровом Бангоре, и мы отправились в театр с весенним настроением. Хотя вру: головная боль уже была симптомом непогоды. А когда представление закончилось и мы вышли на улицу, то нашли нашу машину погребенной под толстым слоем снега, как и все другие. Моя дрожь меня не покинула. Утром я увидела соседскую девочку, которая разбегалась, и бросалась в снег, и лежала ничком, раскинув руки. Я подумала, не больна ли. Но Наташа объяснила, что эта такая игра, она называется делать ангелов , и Даша тоже так бегала и ложилась в снег, когда была маленькая.

Я была в университете, где Наташа читала лекцию. Университет маленький, в нем десять тысяч студентов, в то время как в Иллинойсе тридцать. Наташа очень хорошо держится, спокойна, естественна, ходит среди студентов, задает им вопросы, улыбается, и хотя выглядит как студентка, самый что ни на есть профессор. Ее любимая присказка: я профессор, а вы дураки. Потом мы с Дашей сидели у нее на семинаре. Он длился три часа, и тут уж я не выдержала и ушла в ее кабинет читать Набокова, а Даша осталась.

В последний день я придумала фразу, которую непременно решила сказать, а случая не выдавалось. Давайте, девочки, постараемся извлечь максимум счастья из того, что мы есть друг у друга, а все остальное по сравнению с этим – сущие пустяки, хотела я сказать. Ни дома, ни по дороге в машине не получилось, а в аэропорту вдруг получилось. Там было много загорелых военных в полевой форме цвета пустыни – это вернулись солдаты из Ирака, а также солдатки (или офицеры и офицерки). Наташа узнала, что отсюда их переправят в Аризону. Бангор – граница. На аэродроме, помимо гражданских, стоят военные самолеты. Прилетевших встречала небольшая группа, видно, местных активистов, в основном старики и старушки, они хлопали военным, а те пожимали им руки. Потом одни бросились к телефонам-автоматам, другие вытащили мобильники и принялись говорить с близкими, третьи наводнили restrooms . Я тоже пошла в restroom , вернулась, поглядела на солдат, которым повезло вернуться, и сказала. А после мы сидели с Дашей вдвоем и ждали посадки, и служащий аэродрома, проходя мимо, громко и едва ли не грозно спросил: everybody happy today? Даша буркнула: а то в самолет не посадят. И мы улетели.

Целую тебя.

29 марта

Мой милый, я прочла заметку Новогрудского, что ты прислал. Очень талантливый мальчик, и как всегда, ярко и горько. Но это и есть то, что я – тебе писала. А вовсе не ты – мне. Я писала, что упираюсь – в народ, а ты – что в президента. Речь о том, о чем Леонид Зорин когда-то гениально сказал, а я не устаю вспоминать: качество населения. Этот народ выбрал этого президента, потому что он ему подходит. Конечно, с помощью этих чиновников (как бы партии ). Завтра у меня последняя лекция из четырех, составляющих путинский цикл. Признаться, он мне смертельно надоел, жду не дождусь, когда завяжу с большой политикой и перейду к локальным темам. Хотя упорядочение фактов и событий было небесполезно: даже этот маленький отрезок времени – уже история, и многое в этой истории для меня прояснилось. Юлю Латынину не получила. Наташа сказала, что от тебя почты не было. В Интернете прочла, что закрылась «Столичная вечерняя газета» – стало быть, наш Купер опять без работы. Позвони ему, расспроси, что да как. И Чухонцеву позвони, скажи, что я рада была его звонку, и передай ему и Ире мой привет.

Забыла сказать, что на обратном пути проход через длинный японский тоннель в Детройтском аэропорту оставил значительно более приятное впечатление.

Не написала про главное – посещение Портленда. Это такой город-порт, примерно в тех же ста пятидесяти милях, добирались от Бангора больше двух часов. Я хотела туда поехать, потому что в ушах все время звучала песенка, которую пел когда-то Леня Филатов: Когда воротимся мы в Портленд, кончающаяся строкой: Мы не вернемся никогда. Портлендов в Америке, кажется, три, но почему бы не думать, что это и есть тот самый. Бродила по староанглийскому городку, мимо краснокирпичных зданий, по пирсу, с множеством чаек и бакланов, заходила в маленький рыбный магазин в порту, изобильный и дорогой, дул, как всегда, неутомимый ветер и блистало холодное солнце, а я не могла отвязаться от мыслей о Лене, и вся эта поездка была как бы посвящена ему. Так мне жаль, что его больше нет на этом свете, что не выразить.

Идет дождь.

Целую тебя.

30 марта

Милый, какая удивительная история вчера произошла. Одна девочка, лучшая моя студентка, пишет диссертацию по современной экономике Казахстана. Перед каникулами мы разговорились, и я сказала ей, что докторская диссертация моего отца называлась «Советизация казахского аула». Она любезно воскликнула: как интересно! Я говорю: да, но вряд ли вы здесь ее найдете. А вчера она достает из сумки и протягивает книгу. Я остолбенела. В светло-коричневой обложке, московское издание 1966 года – А. П. Кучкин, «Советизация казахского аула» . С ума сойти!

Я читала свою лекцию полтора часа. Предупредила, что лекция длинная и что сделаю перерыв. Как миленькие сидели и слушали. Наконец разрешила задать вопросы по всему путинскому циклу. Но и они, верно, им (Путиным или циклом) утомились, и вопросов было немного. Потом они разделились на группы для следующих дебатов по нему же (Путину). А потом все ушли, и осталась одна девочка Нэнси Новак. С этой девочкой у меня проблема. Дело в том, что перед каникулами я раздала всем предварительные оценки за работу в классе. Высокие баллы я поставила легко. И хорошие отметки – тоже. А вот с буквой С, что означает посредственно , никак не могла справиться. Мне всех было жалко. Знакомые опытные люди настаивали на том, что С должно быть примерно столько, сколько А. Напряглась и поставила несколько С. В том числе, Нэнси, определенно слабой ученице. Даша стала уговаривать, чтобы я поставила ей В, поскольку она много раз походила к Даше, и Даша в ответ говорила нечто утешительное. Даша устроила дома чудный ужин с вином, я размякла и пообещала, что переменю оценку. И забыла. А девочка, когда получила С, подошла к Даше с таким видом, что я почувствовала неловкость и стала думать, как исправить положение. Поехали в офис, и я написала девочке письмо, что произошла техническая ошибка и я ставлю ей В. После чего девочка забомбардировала меня и-мейлами, что хочет встретиться. Здесь такие правила, что – преподаватель для студентов, а не – студенты для преподавателя. Если студенту нужна встреча – вынь да положь ему встречу. И не дай Бог сказать что-то резкое и определенное – нужно всячески смягчать и размывать форму критики. Последняя работа Нэнси была из рук вон плоха. И мы все трое, Наташа, Даша и я, долго работали над тем, как и что сказать. Наташа учила: ничего не пиши, все как можно менее конкретно и с любовью в глазах. Вчера Нэнси подошла, и я сказала с любовью в глазах: вы хотели со мной поговорить, я вас слушаю. Она задала вопрос: какими критериями вы руководствуетесь в оценке работы. Я была готова к ответу: критерии – желание и способность студента получать знания, способность к сравнительному анализу событий и фактов, способность к логическому мышлению и убедительности. Нэнси открыла рот и сидела так, пока Даша (с любовью в глазах) толковала примерно о том же. Я, однако, увидела, что все складывается слишком гладко и настолько неконкретно, что девочка опять ошибется, подумав, что у нее все в порядке. И я, перебив Дашу, заметила (с любовью в глазах), что, к сожалению, последняя работа меня разочаровала. Я заготовила ряд замечаний, но едва успела произнести первое, как из девочки хлынул поток слез. Я (с любовью в глазах) уговаривала ее: don’t cry, please . Но слезы текли без остановки.