— Что несправедливо? — возразил я. — Ты обещала контролировать его поведение, когда уговаривала меня взять тебя в экспедицию, вот и выполняй свое обещание! — вспылил я. — Иначе я сам поставлю его на место.

Катрин вскочила на ноги.

— Ты тоже против него! Ты заодно с Фаллоном!

— Я сам по себе, — устало заметил я. — Мне просто надоело до чертиков смотреть, как из научной экспедиции устраивают спортивное соревнование или того хуже — войну. И должен тебе сказать, что затеял всю эту некрасивую возню совсем не Фаллон!

— Конечно, к чему бы ему затевать состязание? — озлобленно воскликнула Катрин; — У него и так все есть!

— Да о чем ты говоришь, Катрин?. Они оба здесь работают в одинаковых условиях, и мне непонятно, почему Пол не желает спокойно подождать результатов.

— Да потому что Фаллоц... — Она запнулась. — Впрочем, какой смысл говорить об этом? Ты все равно ведь не поймешь!

— Конечно! — саркастически воскликнул я. — Я настолько глуп и туп, что не знаю, сколько будет дважды два. Не много ли ты на себя берешь?

Говорят, что в минуту гнева женщина становится еще красивее. Но, по-моему, этот миф специально придумали злобные от рождения представительницы прекрасного пола. Катрин в ярости была просто ужасна. Она размахнулась и влепила мне пощечину, так что я едва не упал: видимо, в свое время она серьезно занималась теннисом.

— Что ж, это многое расставляет по своим местам, — спокойно сказал я.—Должен сказать, Катрин, что я ценю преданность в женах, но ты не просто предана своему мужу, ты слепо верна ему. Тебе основательно промыли мозги.

Внезапно воздух задрожал, и из-за леса с ревом появился вертолет. Я взглянул вверх и увидел, как Пол Холстед вертит по сторонам головой, высматривая нас. 

Раз в три дня грузовой вертолет доставлял в наш лагерь бочки с горючим для дизельного генератора и баллоны с газом для кухни. Он также доставлял и почту, которую пересылали нам из Мехико на реактивном самолете Фаллона, так что я имел возможность поддерживать связь с Англией. Маунт писал, что никаких затруднений с официальным утверждением завещания не возникает и что Джек Эджкомб наконец-то решился взяться за осуществление нового плана ведения хозяйства на ферме. Он с воодушевлением принялся за дело, не обращая внимания на колкие шутки соседей в свой адрес и не сомневаясь, что мы на верном пути.

Письма из Девона вновь пошатнули мою уверенность в целесообразности моего дальнейшего пребывания в этом адском пекле посреди дебрей Кинтана-Роо, и меня потянуло, домой. Охлаждение отношений с Катрин усиливало ощущение одиночества и вообще ненужности всей этой дурацкой затеи.

Вечером того же дня, когда между мной и. Катрин произошла размолвка, из домика Холстедов доносились громкие голоса, а на другое утро Катрин появилась в рубашке со стоячим воротничком. Однако из-под воротничка все же виднелся синяк на шее возле горла, и у меня засосало под ложечкой. Однако я промолчал, рассудив, что не должен вмешиваться в чужую семейную жизнь, тем более, что Катрин демонстративно игнорировала меня, а Холстед по-прежнему вел себя как последняя скотина: он и не думал меняться.

Чаша моего терпения почти переполнилась, но тут Фаллон показал мне письмо от Пэта Харриса: в нем были новые сведения о Гатте. Пэт сообщал: «Джек кружит вокруг Юкатана. Он побывал в Мериде, Валладолиде и в Вихия-Чико, а теперь находится в Фелипе-Каррильо-Пуэрто. Похоже, он что-то или, скорее, кого-то разыскивает, судя по тому, что он встречается с весьма неприятными личностями. Насколько мне известно, Джек обычно отдыхает в, Майами и Лас-Вегасе, так что эта поездка наверняка чисто деловая, но дело он задумал явно нечистое. Джек не из тех, кто станет напрягаться без надобости, намерения у него, видимо, самые серьезные».

— Раньше Фелипе-Каррильо-Пуэрто назывался Чан-Санта-Крус, — сказал Фаллон. —Именно там майя подняли мятеж, этот город стал столицей индейских повстанцев. Когда в 1935 году мятеж был подавлен, город переименовали. Кстати, до него, отсюда не более пятидесяти миль.

— Несомненно, Гатт что-то замышляет, — сказал я.

— Да, — согласился со мной Фаллон. — Но почему?

Я так и не могу понять, чего он добивается.

— А я могу, — сказал я. — Ему нужно золото, золото и еще раз золото. Если он считает, что оно здесь есть, остальное уже не имеет для него никакого значения. Вы как-то показывали мне тарелку, сделанную из золотого слитка. Сколько она может стоить?

— Само золото — не очень много,, пятьдесят — шестьдесят долларов. Но это музейная вещь, и на аукционе она стоила бы много-больше, если бы правительство Мексики разрешило бы вывоз, из страны предметов старины.

— Сколько вы заплатили за свою тарелку?

— Ничего, я ее нашел.

— И за сколько бы вы ее продали?

— Такие вещи бесценны! Я не стал бы продавать ее ни за какие деньги, — раздраженно взглянул на меня Фаллон.

— Ради Бога! — начал терять терпение я. — Меня интересует веего лишь приблизительная цена. Допустим, у вас не было такой тарелки, но вам захотелось бы ее купить. Сколько бы вы готовы были заплатить за нее? Как богатый коллекционер.