— Уголовное дело имею в виду, — откашливаясь, надсадно воплю я. — Об избиении.

— Не понимаю вас, — с прежним хладнокровием отвечает Евгений Евграфович. — Что за избиение? При чем здесь ваш покорный слуга?

— При том, тварь! — снова не выдерживаю я. — При том, что это ты, тварь! Ты!

— Буйная какая у вас фантазия, — слышу я в трубке голос василиска. Сказочный змей убивал своим взглядом, но, умей он говорить, убивал бы, несомненно, и голосом, и был бы у него вот этот голос — Евгения Евграфовича. — Вижу, что с поэтом имею дело. Можно сказать, убедили без доказательств. Но не надо заменять фантазиями свои обязательства. Обязательств ваших с вас никто не снимал.

Срывающееся у меня с языка новое «Тварь!» звучит уже в пустоту. Евгений Евграфович отсоединяется, и трубка принимается жалить мне ухо короткими осиными сигналами: пи-пи-пи-пи-пи… Сгоряча я перезваниваю, но василиск уже отключил телефон. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Перезвоните позже», — приветливым женским голосом отвечает мне телефонный робот.

Я закрываю глаза, но теперь не ложусь на руль, а наоборот, откидываюсь головой назад, на подголовник. Мне нужен кто-то, кто может выйти на моего бывшего армейского сослуживца. В крайнем случае, просто дать его координаты. И срочно, срочно! Ведь моих обязательств, как выразилась эта тварь, с меня никто не снимал.

Пролетающие мимо машины обдают меня мгновенно нарастающим и так же мгновенно истаивающим звуком своих моторов. Одна из машин вместе со звуком движения оплескивает меня и звуком рвущейся из мощных динамиков музыки. Кто-то слушает, опознаю я чуть погодя, когда машины уже и след простыл, старую, но и сейчас еще довольно популярную песню Райского в его характерном самоличном исполнении.

«Райский!» — тотчас, одним сплошным восклицательным знаком, вспыхивает у меня в мозгу. Если даже мой армейский сослуживец для него недосягаем, Райский точно знает, через кого к нему подобраться. Где он только не пел, в каких только домах не бывал.

Я открываю глаза, отрываю голову от подголовника и лихорадочно принимаюсь листать в мобильном записную книжку. Только окажись в Москве, молю я про себя, только в Москве, не в отъезде…

Райский оказывается в Москве. И он сегодня свободен, свободен, как птица, никому ничего не должен, по коему поводу сидит в своем загородном доме и бухает.

— Что такое, что за спешка, о чем тебе поговорить? — отвечает он плывущим голосом. — Подъезжай, конечно, но только бухать. Я сегодня как птица. Согласен со мной летать?

Я, естественно, соглашаюсь. Там будет видно, на месте, как оно все сложится. Главное — встретиться. И незамедлительно.

Я даю с места такой газ, что у меня глохнет мотор, как у водителя, впервые севшего за руль, и мне приходится заводиться повторно.

Райский, выясняется, когда я наконец оказываюсь у него в доме, бухает не один, в чем я и не сомневался, а в компании не с кем иным, как с Савёлом. Приятная неожиданность.

— Лё-оня! — поднимается мне навстречу Савёл, когда я в сопровождении Райского появляюсь в гостиной, где они расположились. — Рад тебя видеть! Давно уж не видел! — Савёл доброжелателен, так весь и распахнут навстречу мне.

Но я не верю в его доброжелательность и распахнутость. Искренность — не его добродетель. Он и с Райским здесь не просто так. Какой-то у него интерес. Чему свидетельством его практически трезвый вид. Если Райский хорош, в каждом его движении — такая чугунная тяжесть, кажется, еще рюмка — и его опрокинет, как ваньку-встаньку, то Савёл, видно, махал, в основном, мимо рта за ворот. Впрочем, мне сейчас совершенно не до Савёла.

— И я тебя давно не видел, — довольно сухо отвечаю я ему, пожимая его руку. — Ровно столько, сколько и ты меня.

— Вот трое нас — как раз то что надо, чтобы бухать, — чугунно опускаясь на стул, изрекает Райский. — А то мы с Савёлом вдвоем… хорошо, Лёнчик, что приехал. Молодец.

— Инок мне тут, — говорит Савёл, называя Райского тем его прозвищем, образованным от имени Иннокентий, которое позволено использовать лишь самым близким, — пока ты ехал, рассказывал, как вы познакомились. Неужели в очереди за Достоевским?

— Да, я сейчас, пока ты ехал, рассказывал, как мы познакомились, — с удовольствием подтверждает Райский. — Помнишь, как мы с тобой познакомились?

— Еще бы, — отвечаю я. — Благодаря тебе имею все тридцать томов. У тебя там в «Доме книги» какой-то блат водился.

— Вот! Благодаря мне — тридцать томов Достоевского! — восклицает Райский. — А что имею я благодаря тебе?

Я не нахожусь что ответить. Мне нечего поставить себе в зачет столь же весомо материальное. Ничего, кроме дружбы. А она в первые годы после знакомства была очень тесной, и как-то раз, уйдя от очередной жены, Райский прожил в моем доме месяца три.

Спасает меня Савёл.